У женщин один принцип: любить нельзя использовать. А где ставить запятую — они сами решают (с)
Бета: bezjalosny_fossy
Пейринг: Бьякуя/Хисана, Урахара/Йоруичи, Сенбонзакура/Содэ но Шираюки *не убивайте аффтара, он сам))))*
Жанр: драма/экшн
Диклаймер: всех героев придумал Кубо, остальное – плод моей больной фантазии
Саммари: Когда весь мир (вернее — все миры) против вас двоих, остается одно — любить
Комментарии: действия фика — AU по отношению к филлерам о восстании занпакто. Возможен ООС героев.
Благодарности:
Дорогой Чероки Иче за желание сотрудничать и помощь в поиске обоснуев
Милой Pixie. за веру в меня :-*
И конечно же моей несравненной бете за качественный и очень душевный таппинг. Спасибо, дорогая, без тебя этот фик был ООСнее и безобоснуйнее
Размер: макси
Статус: не закончен
По-прежнему посвящается Пикси ))))
Пролог
Бьется, выскальзывая из рук, банка. Бьется — среди осколков — золотая рыбка. Бьется в голове одинокое: «Кто я?».
«Ты ненормальная», — сказал Йокиро, уходя навсегда.
«Нет, ты точно с приветом», — зло бросила вечно добрая Юми, в очередной раз проиграв ее депрессии.
Девушка кутается в пальто и жалеет рыбку. Но больше — себя: снова одна.
Холодно. Бесцветно. Солнце каждый день вычеркивает себя из истории этого города. Даже листопад нынче серый. Деревья тоже тоскуют, а цвет осени — оттенки их чувств. Только сны еще разноцветные. И замершее на фотографиях лето. Всеравношность — страшнее смерти.
Она переступает через осколки и умирающую рыбку, бредет по улице, пряча в потайные карманы души досаду и горечь. Ей ведь все равно… Это лучшая пилюля от постоянной тревоги. По ночам есть принц. А днем — ни друзей, ни парня. А в голове — дребедень и софистика: разве двое меньше одного, или один больше двух? Ценность потерь. Значимость приобретений. Иллюзия вместо реальности. Сон вместо любви…
Пусто… Хочется пропеть это слово по нотам. Звуки бы заполнили мир… Интересно, нормально ли прийти к психиатру и сказать: «Доктор, когда я защищаю дорогого мне призрака, у меня вырастают крылья. Ну, знаете, большие такие, светящиеся»?.. Вот-вот. Самой смешно. До слез.
В аниме это всегда так красиво. Там можно. И в кино про супергероев — можно. А в жизни, оказывается, нельзя.
Земля отомстит, если человек вздумает оторваться от нее. Притянет и ткнет в действительность. Например, в вывеску «Банкрот» на фотосалоне, где ты работаешь. И разобьет твое лекарство от тоски…
Задевает ногой горку листьев: даже шелест у этой листвы одноцветный.
Как теперь быть с работой? Сбережений немного, но если не тратить их на золотых рыбок, на пару месяцев хватит. Непривычно думать о деньгах. Наверное, так и взрослеют…
У двери квартиры ее встречает кошка. Та самая, черная, что уже несколько месяцев бесцеремонно заглядывает в ее жизнь. Раньше она ограничивалась окном, а сейчас — так и норовит в гости. Хисана не возражает, пропускает внутрь — кошки к добру.
Гостья внимательно следит за тем, как хозяйка вешает пальто. И слушает Хисанины извинения: «Прости, еды нет. Совсем».
— Да ладно, — говорит кошка, и Хисана медленно сползает по стене. На ощупь, чтобы не видеть это странное создание, ищет телефон. Натыкается на руку — теплую, человеческую. Поднимает голову — над ней склоняется красивая обнаженная женщина. Это последнее, что Хисана осознает реально, потом — благостные объятия небытия.
— … Ангел пробудился! — Джордж Хендрикс так давно ждал этих слов. И сейчас его синие глаза хищно поблескивают: дичь попала в его силки.
— Спасибо, Томоко. Центр не зря поручил это дело тебе… Я доложу начальству о твоем усердии.
В трубке — горечь смеха:
— Зачем? Я ведь делаю это не за вознаграждение. Ты так и не понял…
Не понял, потому что уже досадует на затянувшийся разговор: нужно скорее звонить в аэропорт, заказывать билеты в Японию.
— Глупый… — констатирует собеседница и первой бросает трубку.
И он облегченно выдыхает:
— Ну, наконец… — и вызывает секретаря: — Эшли, вы, кажется, на днях хотели суши? Радуйтесь — мы летим на их родину: заказывайте билеты!
Глава 1. Запах тайны
Тайны, обычно, пыльные. Или кровавые. Иногда — хрупкие, с болезненным ароматом засушенного между страницами цветка. Еще бывают неразгаданные, мучающие. Они прячутся в молчании книг. Но их всегда можно распознать по запаху. Книги источают запах тайн, и он привлекает людей, как цветущий луг — пчел. А книги молчат и благоухают тайнами. И помнят. Стареют, рвутся, горят и возрождаются из пепла. Им нельзя умирать — они ответственны за память.
На охоту за тайнами люди ходят ночью. И лучше всего ловить секреты в обиталище книг. Он всегда волнуется, переступая порог библиотеки. Вот и сегодня — замирает у бесконечных полок: у него сложные отношения с книгами.
Дедушка Гинрей делил книги на нужные и неважные.
— Подрастешь, прочтешь «Кодзики» 1, — говорил он, пряча сборник мифов на самую дальнюю полку. — А сейчас тебе куда больше подобает читать «Энгисики» 2 .
Однако обязательная книга была постылой, а спрятанная — манила к себе чудесным ароматом волшебства. И мальчику казалось: стоит взять ее — и, стирая эту реальность, раскинется удивительный сказочный мир, польется неторопливая древняя легенда, зазвучит героическая песнь…
Дезориентировать учителя по каллиграфии несложно: ах — и тушь проливается на новое кимоно сэнсэя. И пока тот кричит и причитает — вот же павлин! — можно убежать. Бьякуя довольно улыбается, ведь его шунпо самое быстрое после дедушкиного. Но дедушки сейчас нет… Свобода!.. Особенно весело оттачивать технику «мгновенного шага», досаждая слугам: они так смешно всплескивают руками, когда отпрыск великого клана исчезает прямо на глазах… И только звонкий мальчишеский смех рассыпается серебряной пылью…
Когда прислуга добирается до библиотеки, нарушителя спокойствия там уже нет. И только ветер, колыхнувший одежду, — знак того, что юный проказник проносится мимо…
Желанная книга — подмышкой. И он знает, где может спокойно прочесть ее. В каждом богатом имении есть такие особые комнаты, комнаты-старьевщицы. С полинявшими ширмами, погнутыми бронзовыми кувшинами, разбитыми хибати 3, поломанными амадо 4 , полуистлевшими хатами 5 . Почему люди не выбрасывают старые вещи? Может, потому, что они помогают помнить. Такие помещения часто облюбовывают дзасики-вараси 6 . Здесь страшно и весело. Прячущаяся за паутинными занавесями тайна будоражит кровь. Так и кажется: упадет к ногам сломанный веер, и мелькнет в дрожащем мареве лета юрэй 7 — неизбежный спутник богатства и власти.
Мальчик складывает руки, кланяется и просит духов проявить милосердие и не пугать:
— На Обон я обязательно принесу вам красных бобов, — обещает он. И во вздохах притаившегося здесь шалуна-ветерка ему слышится шепот одобрения. Ободренный, он забирается на ворох циновок, устраивается поудобнее, сминая и пачкая нарядные лиловые одежды. Открывает книгу, и через мгновение строчки и иероглифы исчезают — через пространство и время он несется прямо в мир Великих Ками.
Звенит, завораживая, старинное предание, наполняя душу восторгом и священным трепетом. Боги любят — создаются миры, ссорятся — и погибает жизнь. Он даже зажмуривается, ибо сыплются искры от распри Аматэрасу 8 и Сусаноо 9 . А потом — негодует. Ведь крылатая богиня солнца 10 прячется в гроте, испугавшись выходок своего буйного брата. И Вселенную окутывает мрак. И леденит кровь вой разбушевавшихся демонов: «… тут голоса множества злых богов, как летние мухи жужжанием все наполнили, всюду беды произошли»…
— Вот ты где, — возмущенный голос дедушки Гинрея вырывает мальчика из объятий сказки. Конечно же, вернувшийся дед без труда находит нарушителя — ведь Бьякуя еще плохо скрывает свою рейацу. Мальчишка вскакивает и испуганно отряхивает одежду: этот тихий строгий дедушкин голос — предвестник бури.
— Дай сюда эту книгу. — Мальчик безропотно повинуется. — Это она помешала тебе заниматься?
— Д-да, — признается Бьякуя.
Дедушка не кричит: разве можно повышать голос на того, кем ты должен гордиться? Но разочарование в его глазах — больнее оскорблений.
— Раз так, значит, я ее накажу, — произносит Гинрей и вырывает страницы с полюбившейся легендой. Миг — и белыми мотыльками к ногам Бьякуи летят обрывки сказки…
Дедушка поворачивается и уходит. За ним следует довольный сэнсэй.
А Бьякуя остается наедине с раненной книгой, не смея пожалеть или заплакать…
Конечно, потом он прочел «Кодзики» от корки до корки. Но никогда больше строчки не оживали перед ним — боги не торопились прощать… Поэтому он четко знает, сколько должно быть чайных чашек на столе, когда приезжает в гости незамужняя тетушка Сайюри. Он никогда не ошибается в том, как рассаживать родичей во время празднеств и помнит, к кому через какой постфикс обращаться. Разбуженный ночью, он без запинки процитирует все пункты устава Готей 13. Но он понятия не имеет, о чем разговаривать с книгами… Вольными. Ничьими. Горделивыми.
Вот и сейчас — будто он все тот же мальчишка — его охватывает трепет при виде тысяч непрочитанных книг: здесь, в библиотеке Сейрейтея их ни на одну шинигамскую жизнь. Чуть вздрагивающими пальцами Кучики касается корешков, просительно ласкает: «Пожалуйста». Библиотечный каталог — карта без неоткрытых земель. А ему так нужно узнать, откуда у людей крылья?
— Молчат, да?
Бьякуя вздрагивает: занятый уговорами книг, он не замечает, как некто подкрадывается к нему, хлюпая по лужам его растерянности. Оборачивается и поднимает чочин, чтобы лучше разглядеть потревожившего его. Маленький, сгорбленный, серый, не человек — тень. В невообразимой мешковатой хламиде. В его голосе — пыль, а в глазах — пепел воспоминаний. И, кажется, совсем не смущен тем, что его пристально рассматривают.
— Я здешний хранитель, — незнакомец возвращает изучающий взгляд. — Могу ли я вам чем-то служить, господин Кучики?
Что здесь делает этот человек, у него же совершенно нет рейацу? И от одного его вида накатывает неконтролируемое омерзение. Это помогает вернуться и, смерив наглеца (это убожество даже не поклонилось!) презрительным взглядом, холодно проговорить:
— Я никогда раньше тебя здесь не видел.
— Вы просто не замечали меня, — отвечает тот, испытывающе и без страха глядя на Бьякую. — Таких, как я, никто не замечает. Зато Хаиро всех видит, — хитрый взгляд из-под густых бровей: — Вот вы, например, ищете нечто важное. Вы не хотите, чтобы об этом узнал кто-то еще. Исподволь наводите справки. Так ведь, Кучики-сама?
Крысёныш. Рука сама тянется к Сенбонзакуре. Но тут — оживают книги: они волнуются, шепчут, шикают: «Не оскверни. Не смей». Стоит ошарашенный: книги и впрямь заговорили, или он сходит с ума? Оглядывается по сторонам. Но лишь неровный отсвет фонаря змеится белой лентой иттан-момэна 11.
Хранитель самодовольно ухмыляется. Потом, будто мгновенно потеряв интерес, переводит взгляд на книжные полки: благодарит. Продолжает спокойно, и даже с некоторым осознанием своего превосходства — словно, маг, заклинающий книги:
— Почему никто никогда не слушает Хаиро? Почему все хотят его убить? Хаиро никому не желает плохого, — жалуется он своим бумажным собеседникам. Бьякуя начинает закипать: что за спектакль?! — Люди просто боятся Хаиро. И книг они тоже боятся. Люди вырывают книгам языки и стирают им память.
Бьякуя бережно ставит фонарь и, одарив библиотекаря взглядом, от которого тот испуганно вживается в стеллаж, произносит обманчиво-ласково:
— Что за представление ты устроил? Ты знаешь, какая информация мне нужна! Отвечай, где ее найти!?
— А нельзя ли повежливее, — испуганно отвечает тот. Бьякуя отступает на шаг, и Хранитель вздыхает свободнее. Затем, хмыкнув, продолжает как ни в чем не бывало:
— Информация стоит дорого, господин Кучики. А вы же не станете марать руки, добывая ее иным способом?
Взгляд Бьякуи красноречиво говорит: не стану.
— Хотя стоило бы, наверно, показать тебе, ничтожество, что случается с негодяями, вознамерившимися напасть на аристократа! — загнав свое негодование поглубже, холодно говорит Кучики.
— Угрозы, как и крик, признак слабости, — хранитель поднимается и расставляет упавшие книги. — Но раз вы так хотите знать, — а я всегда ценил в людях тягу к знаниям — я вам скажу: то, что вас интересует, есть у Хранителей Памяти. Говорят, они слуги самого Микуратанано-но ками 12. Ходят легенды, что они пишут Великие Книги Жизни, в которых — вся история подлунного мира. В Зале Воспоминаний, где лежат эти книги, всегда звучит Песнь Сердец… Наверняка, там есть записи и о Крылатых …
Голос шелестит, обволакивает, завораживает. В воздухе пахнет древней тайной. И уже все равно, что кто-то посторонний прочел то, что спрятано глубоко в душе.
— Хранители Памяти?.. — эхом повторят Бьякуя, чувствуя, как сердце пропускает удары. — Ты знаешь, как их найти?? Я заплачу любую цену.
Библиотекарь хрипло смеется.
— Даже если и знаю, вам все равно не попасть туда.
— Почему?
— Мир Великих Ками закрыт для богов смерти. Вы для них — лишь обслуга. Только избранные Крылатыми Хранительницами шинигами могут попасть туда.
— Избранные… Крылатыми… — библиотека исчезает во всполохе воспоминания: перед глазами трепещут ее крылья… И, мысленно улыбнувшись, он произносит: — Я везучий.
— Это еще не все. Чтобы увидеть Хранителей, нужно пройти Пустыню Смирения, Грот Страха и Зал Воспоминаний. И получить три раны — гордости, тела, души.
— На полпути не сворачивают.
— Вижу, вы упрямы, — ухмыляется Хаиро. — И бесстрашны. Что ж, это заслуживает поощрения. Встретимся завтра, в лесу, на границе ваших владений. — Библиотекарь отступает в темноту и бросает оттуда вместо прощанья: — И на будущее — не бросайтесь словами. Мрак хищен и в сговоре с коварством. И однажды у вас действительно могут потребовать любую цену, — говорит и исчезает, будто он — дух книг: ни шороха шагов, ни шелеста одежд… Только сладковато-горький запах тайны…
Лес просыпается и приветствует солнце птичьим щебетом. Умывается росой и журчанием ручья. Обтирается полотенцем зари. И становится золотисто-алым. Осень в этом году щедра на краски и скупа на дожди. Лес рад молодому шинигами, который, щурясь, любуется небесными переливами. Лазурь и пурпур, золото и киноварь. Ярко, но ничуть не вульгарно. У природы удивительное чувство меры. Лес любит странников, и поэтому ластится к ногам мужчины тропинкой, устеленной пестрым ковром опавшей листвы. Лесу тоже нравится шепот тайн и их запах. Лес знает: тайны пахнут перезрелым солнцем.
— Вы правильно сделали, что оставили дома кенсейкан и хаори, — голос книжного стража едва слышен в ликующей песне леса. Он опять подходит неслышно. Даже такой опытный воин, как капитан Кучики не успевает среагировать. — Хранители — очень странные люди.
— Расскажите мне о них побольше, — вежливо просит Бьякуя после ответного приветствия. И рассматривает собеседника. Сегодня его лицо скрыто широкой конусообразной шляпой, а фигура — спрятана под длинным темным плащом. Но пальцы на сучковатом посохе — довольно молодые. И вовсе не скрюченные, как казалось вчера.
— Я сам знаю о них лишь то, что поведал мне когда-то мой сэнсэй. Он сказал, что шинигами общались с Хранителями, но всегда завидовали им. И вот более двух тысяч лет назад кто-то из старейшин Совета 46 приказал изъять все сведения о Крылатых и Хранителях из сейрейтейских книг. Этому приказу должны были подчиниться даже Великие кланы. От этого человека и его сообщников не осталось даже имен : Хранители в долгу не остались — они стерли записи об этих заносчивых шинигами, и те сгинули в бездне забвения.
— Записи в Книгах Жизни? — ежится от догадки Бьякуя.
— Да, поэтому будьте с ними поосторожнее, господин Кучики. И еще, по пути будут встречаться разные люди, и не только люди — не удивляйтесь. Будьте спокойны и вежливы. Там за каждой кочкой — подвох и испытание.
— Спасибо за советы.
И путешественники отправляются в путь.
— Кстати, вы знаете, что наше странствие может растянуться на неделю? — хитровато поглядывает библиотекарь.
— Я учел это, — сообщает его спутник. — Сегодня утром отправил Ямамото-сотайчо бабочку с сообщением, что должен отбыть в поместье своей заболевшей родственницы.
— О, я вижу, вы настроены очень решительно, если готовы лгать начальству! — недобро усмехается Хаиро.
Бьякуя краснеет и опускает глаза.
Вот же подонок! Знает, куда бить!
Дальше идут в молчании.
К концу второго дня они достигли окраины леса: впереди — небольшое взгорье. А оттуда — если повезет — можно увидеть и Храм Семи Ветров…
— Прошу меня извинить, но здесь я вынужден вас покинуть, — складывается в почтении Хаиро. — Дальше мне нельзя… — И перед тем, как растворятся в вечерних сумерках, напоминает: — Запаситесь водой.
Оставшись один, Бьякуя разводит костер, и, напившись чаю из собранных по дороге душистых трав, откидывается на ворох листьев. Впивается взглядом в небосвод: звезды поют и ткут замысловатые узоры.
И, уже засыпая, понимает: тайна пахнет космосом.
Взбирается на пригорок и … радость рассыпается в прах: Пустыня Смирения — без края. И до самого горизонта — ни намека на строения. И уныние касается сердца, ведь покорность — сраженье с собой. Тяжелый вздох — и решимость падает наземь.
— Ты так просто сдаешься? — его снова приводит в замешательство незнакомый голос. Тот, кого он принял за каменное изваяние, оказывается живым.
Достаточно, чтобы дерзко вскинуть голову и сказать:
— Я никогда не сдаюсь…
— Я не знаю кто ты, и зачем пришел в наши края, — не отводя взора от линии горизонта и не оборачиваясь в сторону Бьякуи, продолжает человек-статуя. — Но я — Смотрящий Вдаль, я стою здесь не одну тысячу лет, и помню времена, когда эти небеса рассекали Крылатые.
— Ты видел их? — немного завидует Кучики.
— Я дорого плачу за это. Они оставили мне только голос. Я — камень, умеющий говорить.
— Они настолько бессердечны? — ужасается шинигами.
— Не более чем ты… — Этот каменный насмехается?! — Не спеши судить других, ибо никто не без греха, — грохочет каменный страж. — Знай: не всех можно ровнять по себе. Крылатые — другие. Они выше человеческих законов и вольные, как птицы.
— Я должен разгадать их тайну…
— Удачи, — говорит Смотрящий Вдаль. — В нескольких тё 13 справа найдешь тропинку, по ней легко спустишься вниз. И береги воду, ведь говорят, что пересечь эту пустыню можно только на крыльях.
— Спасибо тебе. И скажи, чем ты прогневил Крылатых? Не тем же, что просто увидел их?
— Я сделал неправильный выбор. Это единственное, чего они не прощают.
Разве может быть в конце октября такая жара? Солнце просто сходит с ума. Оно сговорилось с песком — идти совершенно невозможно: поверхность обжигает сквозь прочные подошвы варадзи. А он сам, должно быть, скоро превратится в песочного монстра. Говорят, такие водятся в Уэко Мундо.
— Пить… — Вот, уже звуковые галлюцинации. Осталось увидеть мираж – и будет весь набор пустынных красот.
— Воды… — Не может же бархан разговаривать?
И правда — какого-то старца занесло песком, одна голова торчит. Раскапывает, помогает сесть, подносит к губам кожаную фляжку с водой и … жадно считает глотки…
— Благодарю тебя, добрый человек, — шепчет несчастный сухими, как здешняя почва, губами. — Я у тебя в долгу…
— Не стоит, — чинно отвечает Бьякуя.
— Еще как стоит, — оживает старик. — Ты ведь идешь в Храм Семи Ветров… Впрочем, здесь больше некуда идти… — и, встретив понимание и интерес в глазах собеседника, продолжает: — Хранители не подпускают чужаков, они морочат им голову. Что, ты думаешь, эта пустыня? — Глаза Бьякуи широко распахиваются. — Всего лишь качественный оптический обман, иллюзия… Если не знать этого — можно ходить вечно. Смотри, — старец складывает руки лодочкой и, склонив голову, быстро нанизывает слова заклинания. Реальность взвивается, словно занавесь, играющая в догонялки с ветром, и исчезает. И перед изумленным Кучики — притихший лес и островерхие крыши храма.
Старик лукаво улыбается:
— Идем.
Бьякуя помогает своему новому попутчику встать, и они продолжают путь. Теперь идти куда веселее: цель так близка, что Кучики может слышать ее голос — молитв, усердия, воздержания. Чувствовать запах: дней, похожих друг на друга, как близнецы. Затаенного отчаяния. Одиночества.
— Я проведу тебя через потайной ход, — обещает старик, — там у меня есть знакомые. Они помогут тебе пройти дальше. Но учти — братья подозрительнее, чем сторожевые псы. Если тебя поймают — лучше умереть.
Бьякуи даже обидно:
— Я не всегда был странником, уж как-нибудь смогу за себя постоять, — крепче сжимает рукоять верной катаны.
— Кстати, эту шутку, — старик кивает на меч, — лучше спрятать где-нибудь здесь, в лесу. Храм сторожат драконы — у них нюх на людей с оружием.
— Вы серьезно? — Оставить занпакто — хуже, чем раздеться.
— Как знаешь, — пожимает плечами его спутник, но присаживается на камень, давая подумать. — Поспеши, после седьмого ветра в храм не пускают даже хранителей.
— Седьмого ветра? — удивляется Бьякуя. — Здесь считают ветры?
— Где-то считают время, а здесь — ветер. После седьмого появляются Крылатые. И никто не должен их видеть…
— Но мне нужно увидеть, — упрямится он. — И поговорить.
— Дурак, — произносит старик. — Ты умрешь раньше. Лучше спрячь меч вон в той расщелине и пошли.
Бьякуя подчиняется с неохотой.
Сразу за кромкой леса — замшелая стена, поросшая колючим кустарником. Старик прикасается к ней запястьем. Змейка-клеймо, почуяв камень, оживает. Ползет по выбоинам и трещинам, выписывая иероглиф. И перед ними открывается проход: глубокая тьма без надежды на свет. И путники ныряют в нее.
Этот старик, что, видит в темноте? Даже не спотыкается. А Бьякуя, вон, уже несколько раз чуть не падет. Ксо…
Открывают еще один проход, и оказываются в странной комнате: мрачные люди в кожаных передниках сидят у имитирующего стол пня и играют в го14. В огромном очаге ярко пылает огонь. По стенам развешены предметы, от одного вида которых леденеет кровь. Вошедших игроки окидывают недовольными недобрыми взглядами.
— Приветствую, — старик складывает пальцы в условном жесте. — Этот юноша нуждается в Поцелуе Солнечного Змея — ему нужно в святилище.
Солнечный Змей? Поцелуй? Он вспоминает клеймо на запястье старика и возражает:
— А без этих поцелуев, что, нельзя?
— Сам храм убьет тебя, если ты не сроднишься с ним. Солнечные Змеи — исконные сторожа храма, им символ на твоем теле — знак причастности, — поясняет старик.
— Да что ты его уговариваешь, — ухмыляется бельмастый верзила. — Да ты взгляни на него — он же неженка. Бьюсь об заклад — во время ритуала будет вопить, как девчонка.
И эти отбросы смеют насмехаться над ним! Так хочется проучить их, как следует. Но он здесь не затем. Поэтому, смерив наглеца взглядом, от которого ежатся даже старшие офицеры Готея, он откидывает рукав косоде, протягивает руку и говорит, чеканя слова:
— Давай проверим.
И лица стражей сразу становятся заинтересованными. Неужели эти оборванцы — Великие Хранители? Но в следующую секунду мысли выбивает из головы: заклинание — и его буквально приколачивает к стене. Незримые путы крепки — не дернуться. А потом выпускают змея. Крошечный дракончик знает свое дело: миг и — по коже змеится тонкая полоса живого огня. Кажется, что плавится не только тело, но и кости. Дыханье спирает… Сознание мутится… И случается странное: быстрый раздвоенный язычок змея касается выжженного знака — и по венам разливается неземное блаженство. Дракончик издает довольное урчание, заговорщицки косит рубиновым глазиком и — юркает в свою клетку.
— Вы видели — змей его действительно поцеловал! Вот это да! — доносится со всех сторон, и палачи склоняются перед жертвой: — Мы поможем тебе, господин.
До Святая Святых добираются без приключений, хотя его передают от проводника к проводнику, как эстафетную палочку. И чем глубже в храм — тем пышнее становятся одежды его сопровождающих, тем таинственнее лица. Последний проводник и вовсе прячет свои черты под маской.
Музыка… Она искрится, переливается, ласкает. Песнь Сердец, о которой рассказывал библиотекарь. Ею наполнен зал, где на бархатных ложементах покоятся книги. И конца этой комнате не видно. Но найти нужную несложно — книги зовут. У них есть голоса. Ее книгу он узнает по смеху. Серебристому. И такому живому.
Весна моя. Отрада моей души.
Трогает обложку — и Хисана оживает, как на кинохронике. Вот она — испуганная — в их первую встречу. Вот — смущенная и счастливая на их свадьбе. Вот — нежная и доверчивая в их спальне.
Река воспоминаний подхватывает и уносит… Времени нет. И боль в запястье, все еще беспокоившая его, совсем не ощущается… Подумать только: перевернуть несколько страниц — и поймаешь тайну.
Но… Музыка обрывается и испуганно замирает. Вспышка света заставляет закрыться рукой: от приятного полумрака — ни пятнышка.
Вокруг — люди. В устрашающих масках и золоченых одеяниях.
И шорох шепота: «Чужак… Чужак… Чужак…».
И липкий ужас сковывает тело.
— Хватайте его! — голос визгливый и неприятный. — Он осквернил нашу обитель.
Маски обступают его. Реакции и мысли парализует страх.
— Убить, убить, убить.
Кто бы мог подумать, что у одного слова столько оттенков.
— Нет, — перебивает тот же голос. Теперь в нем насмешка и презрение. — Смерть — слишком гуманна. И такие, как он, не боятся ее. Но есть то, чего боятся даже самые отважные смельчаки, — и, повернувшись к нему: — так ведь?
Хочется стать невидимкой. Провалиться сквозь землю. Проснуться… И главное — не слышать тех слов, которые уже угадало сердце…
Однако Хранитель не намерен замолкать:
— Все на свете боятся забвения, правда, Кучики Бьякуя?
Но тот оторопело молчит.
Жрец в несколько прыжков оказывается рядом и выхватывает книгу из безвольных пальцев.
— Мне достаточно провести рукой — и ее жизнь исчезнет. Навсегда. Никто никогда не вспомнит о ней. Исчезнут фотографии. А она — будет видеть сны о тебе, верить и ждать… А потом, когда вы окажетесь рядом, ты пройдешь мимо, не узнав, — и отчаяние сделает ее Пустой… Ну? Или же, — он вытягивает вперед руку, и к ней, как намагниченная, подлетает еще одна книга, увесистая, в дорогом переплете, — мне стереть историю Кучики, и ты превратишься в безвестного безымянного руконгайца, которому придется кровью и потом добывать хлеб насущный… А все забудут о Великом Клане. Но в твоем сердце останется эта женщина… А? Я сегодня добрый — выбирай…
Бьякуя в ужасе пятится. Прямо в руки Хранителей.
Главный, с визгливым голосом, смеется:
— Я добрый, и дам тебе время подумать — целую ночь. А утром ты скажешь мне, кого из них ты убьешь.
Нетерпеливый жест рукой — и стражники уводят нарушителя…
Тайна пахнет отчаянием…
______________________________________
1 Кодзики или Фурукотофуми (яп. 古事記 （こじき、ふることふみ）, «Записи о деяниях древности») — крупнейший памятник древнеяпонской литературы, один из первых письменных памятников. Трудно однозначно определить жанр этого произведения, представляющего собой пример синкретизма древней литературы. Это и свод мифов и легенд, и собрание древних песен, и историческая хроника. Согласно предисловию, японский сказитель Хиэда-но Арэ истолковал, а придворный О-но Ясумаро записал мифологический и героический эпос своего народа, пронизав его идеей непрерывности и божественного происхождения императорского рода. Работа над «Кодзики» была завершена в 712 г. — в годы правления императрицы Гэммэй.
2 Энгисики — свод обрядов периода Энги, написанный в 947 году и содержащий подробное изложение ритуальной части государственного синто — порядок проведения ритуалов, необходимые для них принадлежности, списки богов для каждого храма, тексты молитв.
3 Хибати — переносная жаровня, сделанная из металла, глины или фарфора. Используется для обогрева в легко продуваемых помещениях японского дома.
4 Амадо — деревянные щиты, плотно примыкающие друг к другу, которые устанавливают перед сёдзи в холодную дождливую погоду.
5 Хатами — толстые простеганные циновки из рисовой соломы.
6 Дзасики-вараси — добрые духи-домовые, поселяющиеся в домах и охраняющие его обитателей, приносящие им и дому процветание. Неизвестно, как дзасики-вараси выбирают себе дома. Если они из дома уходят, дом приходит в запустение. Обычно показываются людям в виде маленьких детей (обычно девочек) с волосами, собранными в пучок, и в кимоно. Дзасики-вараси предпочитают дома старой постройки, и никогда не живут в офисах. Обращаться с ними нужно как с маленькими детьми (вежливо и с добротой), и ведут они себя как дети — могут иногда устроить какую-нибудь шалость.
7 Юрэй — буквально «тусклый, смутный, неясный дух». Это призраки тех, кто в момент смерти был лишен покоя. Наиболее обычной причиной окончания жизни, приводящей к тому, что душа человека становится юрэй, является внезапная смерть в результате убийства, гибель в сражении или спонтанное самоубийство.
8 Аматэрасу — (天照大神, «великое божество, озаряющее небеса») — богиня-солнце, одно из главенствующих божеств всеяпонского пантеона синто легендарная прародительница японского императорского рода (считается, что первый император Дзимму был её праправнуком), правительница Небесных полей Такамагахара (高天原 ). Аматэрасу почитают как изобретательницу возделывания риса, технологии получения шёлка и ткацкого станка.
9 Сусаноо-но микото (スサノオ (須佐之男命, «доблестный быстрый ярый бог-муж из Суса»)— японский бог моря, нарушающий установления богов: мятежный и разрушительный аспект стихии, образ оппозиции стихии принятому порядку.
10 В некоторых источниках Аматэрасу изображается крылатой.
11 Иттан-момэн (буквально «штука хлопковой ткани») — демон, проявляющийся в виде длинной белой летающей полосы ткани. Появляется по ночам и душит своих жертв, обертываясь вокруг шеи и головы.
12 Микуратанано-но ками — Бог Священного Хранилища. Вообще-то, так называется ожерелье из жемчужин богини Аматэрасу. По преданиям, жемчуг предохраняет от неверных друзей. Кроме того, среди японцев жемчуг является символом долголетия и успеха, синонимом слов «прелестный, неповторимый, лучезарный».
13 Тё — японская мера длины, равная 109,09 м.
14 Го— японская настольная игра. Ее правила просты, но в игре — огромное количество комбинаций. Доска го состоит из сетки 19 вертикальных и горизонтальных линий. Каждому из двух игроков выдается большое количество, соответственно, белых и черных камней. Ставить камни можно только на пересечения линий доски. Цель игры — захватить как можно большую территорию, окружая ее камнями своего цвета.
Глава 2. Капли...
Когда тоска становится совсем уж разъедающей, Хисана отдается Мураками. Позволяет дождю выплакаться за себя. А сама — принимает приглашение на танец от Харуки. Танцуя, они говорят о снах. Все люди видят сны: снови´денье объединяет нас. Во сне мы можем оказаться в местах, где никогда не бывали. Или познать еще не случившееся.
«Что не говори, а сны — это сны, — рассказывает Харуки. — Как не беги за ними вдогонку — не добежишь, не дотянешься»15 .
Черная кошка, недавно поселившаяся в хисаниной жизни, неизменно хмыкает и зажмуривается, подслушивая такие разговоры. И говорит, что не любит дожди. За окном и в душе. И в книгах.
Хисана обычно возражает: «Все хорошие книги начинаются с дождя».
Кошка зябко ежится и не соглашается: наслаждаться дождем — мазохизм, потому что дождинки — капли воспоминаний, хлещущие наотмашь по распахнутым глазам домов. Дождь всегда так настойчиво барабанит о прошлом, что мелодия грусти выворачивает душу — радостью наружу. И закрашивает улыбку сердца косыми серыми линиями. Мелодия грусти монотонна. А разве это интересно — танцевать под аккомпанемент уныния?
Но кошки сейчас нет.
Девушка, присев на подоконник, ведет тонким пальцем по стеклу, стараясь догнать спешащую каплю. И слушает, как Харуки голосом, пропахшим табаком и виски, говорит с вечностью.
«Что я вообще могу знать о себе?» — вопрошает он. И Хисана грустнеет: это так точно, и прямо о ней. Она тоже ничего не знает о себе. Все мы когда-либо задаемся подобным вопросом. И каждый раз, отвечая, убеждаемся: «… мы живем в придуманном мире и дышим придуманным воздухом…». Вот и она, так же, как многие, придумала себе, что чем-то отличается от других. А теперь, узнав, что все-таки отличается, хнычет и депрессует. Вселенная исполняет наши желания, только мы потом не признаем их своими…
Хлопает дверь, и из прихожей доносится возмущенное: «Фух!.. Ну и дождина!», и через мгновенье в дверях появляется стройная молодая женщина в ярко-красной куртке, черном топе и обтягивающих кожаных брюках.
— Привет, — бодро произносит она, оглядывая Хисану и встряхивая длинным бордовым «хвостиком». — Опять читаешь свои пособия по самоубийству? — кивает на книгу у Хисаны в руках.
Та обижается:
— Это, между прочим, уважаемый модный автор!
— Ой-ёй-ёй, — беззастенчиво издевается собеседница. — Читала я твоего Мураками: нытье сплошное. Прям, повеситься хочется. Ты точно, как Кискэ. Он вечно или экспериментирует, или книги читает такие, что у меня от одних названий шерсть на загривке ерошится. Давай, бросай. Я тут поесть принесла, — и водружает на стол объемные пакеты.
Хисана улыбается: Йоруичи невыносима, но у нее всегда с собой солнце. Если кино — то комедии. Может смотреть их днями, заедая чем-нибудь жареным и вредным и смеясь так, что соседи колотят в стену. Если музыка — то Моцарт. Если машина — то «Феррари». Если кухня — то французская. И почему, спрашивается, она живет в Японии? Впрочем, такие гастрономические пристрастия Хисане по душе: в еде и вине французы толк знают. За такой трапезой так и тянет поболтать о женском.
— Скажи, — Хисана опускает глаза и водит вилкой по тарелке, — а этот Кискэ, — ну ты все время о нем рассказываешь, — он твой парень?
Йоруичи серьезнеет и откладывает прибор. Говорит не сразу и — подбирая слова:
— Мы так давно вместе, что перестали думать, кто мы друг другу. Сначала были просто друзьями, а потом… В общем, как-то, очень давно, Кискэ предложил проверить — ему все нужно опытным путем, на себе, — изменится ли что-то, если мы проведем ночь вместе. Эксперимент провалился. Нет, у нас все получилось… И здорово… Но после… Было такое впечатление, что мы сиамские близнецы, которых разрезали по живому. А так хотелось плюнуть на всё и всех, прижаться к нему и шептать его имя. Он ведь — свой, родной-родной, знакомый до последней морщинки, когда улыбается… А все остальные — чужие и холодные… — она осекается и утыкается взглядом в стол… — Наверное, я просто уже не могу без него…
— И поэтому решила удрать ко мне? — Синие глаза поблескивают чуть насмешливо.
Йоруичи не обижается.
— Зато мы никогда не надоедим друг другу. — И тут же озорно грозит пальцем: — А ты чертовка! Разговорила меня.
— Отнюдь. Ты просто сама хотела сказать. У тебя глаза были полны слов…
— Кстати, а что это мы все обо мне? — Йоруичи перебирается в кресло, залазит с ногами и обнимает колени (сесть в любимую позу — по-турецки — мешают тугие брюки). — Тут появился какой-то парень, он все что-то о тебе разнюхивает. И еще этот извращенец шпионит за твоими окнами. Так что, завязывай рассекать по дому в неглиже.
— Серьезно, что ли? — Хисана неприлично прыскает вином. Встает, ставит бокал и вертится на одной ножке, будто юла: — Неужто нехороша?
— На мой взгляд — плосковата, — хмыкает Йоруичи и ловко уворачивается от диванной подушечки. — Эй, ты не дослушала! Я хотела сказать: а в целом — ничего. — Подмигивает, и обе хохочут.
Йоруичи успокаивается первой.
— Слушай, — в золотистых глазах — азарт охотящейся кошки, — ты говорила, что эти… как их там… косплейщики … оставили у тебя свои костюмы?
— Угу, — понимающе кивает Хисана. — Поиграем?
Йоруичи спрыгивает с кресла. Подходит к окну, будто поправить занавесь… А потом, взявшись за руки и смеясь, молодые женщины исчезают в лабиринте ширм.
Эшли Дворкович всегда костерит начальство, на чем свет стоит. Но сегодня — особенно. Еще бы, он вообще-то нанимался секретарем-референтом, а не сыщиком! Нет, он, конечно, не против поиграть в Джеймса Бонда, когда за это нормально платят. Но за те же деньги мокнуть здесь, под окнами боссовой дочурки, пока папаша, этот урод Хендрикс, там саке распивает с девчонками — это же верх бесхребетности! Да уж, Эшли, низко же ты пал. Только и можешь, что бухтеть, пока никто не слышит. А стоит только какому-нибудь дорогому галстуку замаячить на горизонте — сразу вытягиваешься во фрунт и киваешь, как деревянный болванчик: «Да, сэр. Нет, сэр». Во всем виновато происхождение: не повезло тебе, Эшли, родился ты в семье ученого-серба. Вот теперь хлебай полной ложкой: для шефов ты — все равно, что террорист.
Но почему верхушку никогда не заботит спецодежда рядовых сотрудников? Этот бушлат же на два размера больше. Ни от ветра, ни, как выясняется, от дождя не спасает.
— Черт! — восклицает Дворкович, когда особо назойливая капля затекает за шиворот. И, пытаясь вытряхнуть ее, со вкусом матерится — сначала по-английски, потом по-сербски — потому что намокает еще больше. Но через минуту, потеряв из виду объект, ругается еще громче и злее.
Бесы побрали бы эту ненормальную! Бегает по квартире едва ли не в чем мать родила. Рыдает над книгами, сидя на подоконнике. Живет с клёвой чиксой, но без розовости. Разговаривает с кошкой. И чем — непонятно — она так интересна Центру? С боссом-то все ясно — дочка все-таки. Хотя, разве нормально: вспомнить о дочери аж через семнадцать лет и не рваться встретиться? Абсурд какой-то.
Эшли всегда рассказывают только кусочек правды. Он к этому привык.
Черт. Вроде на окне та же занавеска — но почему ничего не видно? А может, это его Carl Zeiss 16 барахлит? А какую рекламу сделали: будет с вами в любую погоду? Ага. Гляди!
Блин, этот коммуникатор всегда так не вовремя. Что? Опять сообщение от неизвестного номера?! Да задолбали, грёбанные спамеры! Хотя… Этот кажется знакомый. От искушения даже пальцы свербят. Все равно смотреть не на что… И вообще — должен же у человека быть перерыв. Отбросив сомнения, Эшли нажимает копку Read message и ныряет в просторы чата.
funky
2008-09-25, 02:25 p.m.
Прости, что опять беспокою тебя. Ты не ответил на мое первое письмо. Но я привык, мне никто не отвечает )))
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:27 p.m.
Кто ты и почему мне пишешь?
funky
2008-09-25, 02:30 p.m.
Я всем пишу. Нахожу данные в профилях на разных сайтах и пишу. Может кто-то ответит
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:32 p.m.
Зачем?
funky
2008-09-25, 02:35 p.m.
Я должен рассказать людям нечто важное. Но они оправляют меня в спам. Мне не верят.
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:37 p.m.
Ты не сказал, кто ты…
funky
2008-09-25, 02:39 p.m.
Я знаю…
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:42 p.m.
Ну так ответь…
funky
2008-09-25, 02:45 p.m.
У меня мало времени. ОНИ скоро придут за мной. Ты наверно думаешь, что я псих. Но я не псих. Мне просто страшно. Очень страшно. Поверь, меня заставили. Они сказали, что сотрут меня…
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:47 p.m.
Кто эти ОНИ? Якудзы? Инопланетяне? Белое братство?
funky
2008-09-25, 02:50 p.m.
Они называют себя Хранители. Они знают про людей все.
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:53 p.m.
ОНИ хотят захватить планету?
funky
2008-09-25, 02:55 p.m.
Нет, собираются лишить всех памяти. Говорят, что когда Клинок поразит Сосуд, Свет сотрет всё, чем мы жили… А потом … они превратят нас в рабов. Я знаю.
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:58 p.m.
Как этого избежать?
funky
2008-09-25, 03:01 p.m.
Нужно не допустить, чтобы Клинок поразил Сосуд!
elk from Harry Potter
2008-09-25, 03:03 p.m.
Где найти Клинок и Сосуд? Что это такое?
funky
2008-09-25, 03:09 p.m.
Прости, больше говорить не могу… Они идут.
funky
2008-09-25, 03:11 p.m.
Есть легенда. Найди ее. Все поймешь…
Фанки теряется. А Эшли по сотому кругу перечитывает разговор. Этот парень явно чокнутый. Что за бред он нес?! Что за клинок? Что за сосуд? Ага, он бы еще легенду о Святом Граале вспомнил. Бедняга, судя по всему, большой поклонник Дэна Брауна. Нужно будет, на всякий случай, пробить этого горе-заговорщика по базе…
Вскидывает глаза на окно: какое-то шевеление. Приникает к биноклю — вау! Не глядя, опускает коммуникатор в карман и, ухмыляясь, устраивается смотреть представление. Это настолько горячо, что даже дождь нипочем.
Хисана изображает зайчика. Йоруичи в коротеньком черном платье с передничком — горничную. Сотни гигагерц звука заставляют дребезжать стены: для их спектакля трэш — в самый раз. Как и пляски на котацу 17 (они специально притащили старенький из чулана за ширмами), и вино прямо из горлышка.
Звонок слышат не сразу: слишком много смеха и музыки. Хохоча, Хисана бежит открывать. Возвращается растерянная:
— Разве мы заказывали пиццу?
— А ну-ка зови этого посыльного сюда, — настораживается Йоруичи.
Что-то новенькое. До этого был лишь один соглядатай. Кажется, Хисана становится чересчур популярной. Вокруг нее — прямо заговор теней. И к приходу хозяйки с незваным гостем Шихоуин успевает разыскать веревку, и сейчас, лишь кивнув вошедшим, закрепляет ее на спинке стула.
За Хисаной семенит невысокий полноватый паренек лет семнадцати. Широкие джинсы, бейсболка, форменная футболка прямо поверх рубашки. Мокрый весь. Совсем не выглядит подозрительным. Просто … от него так и пахнет тайной. Запах совсем слабый, почти выветрившийся. А секрет, похоже, слишком тяжел для него. Вон, поник весь. Разве можно доверять что-то важное такому слабаку?! Непрофессионально. О, так он еще пугливый, ко всему прочему: дрожит весь, хоть в комнате — только две девушки-косплейщицы. Неинтересно, фыр…
— Ч-что з-здесь п-п-происходит? — разносчик пиццы пятится к дверям.
— Куда же вы, господин? — обижается Хисана. — Мы же играем. Садитесь, — и, улыбаясь, указывает ему на стул.
Парень бочком, неуверенно добирается до предложенного места и осторожно садится. Опасается не зря — веревка, будто живая, скользит вокруг локтей, сводя их за спинкой. Девушки улыбаются ослепительно и нежно. Невинно хлопают ресничками.
Та, что повыше, садится на колени, ведет пальчиком по груди и томно выдыхает прямо в ухо:
— Скажи, кто тебя прислал?
И почему-то невозможно лгать.
— Х-хозяйка…
— Поточнее, — губы — чувственные, горячие — спускаются от уха к ключице.
— Я… я… — он не в силах сдержать стон, — я не знаю ее имени… У нее художественный салон есть…
— Томоко-сама! — ахает Хисана, до этого безучастно наблюдавшая за экзекуцией.
Телефон. И куда он вечно девается? А, вот, они же и закидали вещами. Но прежде, чем девушка успевает снять трубку, аппарат сам разражается тревожной трелью.
— Йоруичи-сан? — голос извиняющийся. Незнакомец старается скрыть свое волнение.
Хисана протягивает трубку подруге:
— Тебя. Мужчина.
— Меня? — глаза той становятся по-кошачьи круглыми. — Я никому не оставляла этот номер… Кроме… Черт… Да как он посмел! Я же запретила ему звонить сюда! — срывается с коленей пленника и выхватывает у Хисаны телефон: — Что случилось? — и дальше слушает, беспокойно комкая край кружевного передника. — Я скоро буду…— заверяет она собеседника и оборачивается к онемевшим свидетелям этой сцены: — Его, — кивок на посыльного, — запрем в ванной, а ты, — Хисане, — едешь со мной…
— Сохатый, прием.
— Да, босс. Слышу отлично.
— Доложить обстановку!
— Объект начал движение. Вывожу изображение на монитор. — Эшли чертыхается.— Да что сегодня с аппаратурой?! Шеф, видите их? Странно, они почему-то движутся в противоположном направлении…
После короткого молчания:
— Все равно, продолжай наблюдение. До связи.
— Эй… Я голоден и замерз… Эй… Как всегда — самое главное его не волнует! — Дворкович потрясает кулаками в бессильном гневе и по инерции продолжает вслух, ибо так легче отпугнуть одиночество: — Интересно, куда это направились наши красотки?!
А что, это ему даже на руку: пусть покатаются, а у него есть несколько вопросов к тому парню в их квартире… И, насвистывая, Эшли направляется к пожарной лестнице.
Какой насыщенный сегодня день: капля к капле — и набралась целая история.
______________________________
15 Здесь и далее цитаты из романа Харуки Мураками «Дэнс, дэнс, дэнс…» выделены курсивом.
16 Бинокль Carl Zeiss Conquest 10x56 T предназначен для охоты в сумерках и ночью. Если верить рекламе, им пользуют сыщики и шпионы.
17 Низкий столик с вмонтированным внутрь электрообогревателем. Нижняя часть стола накрывается стеганым одеялом, на которое кладется сама столешница. Люди греются, просунув ноги под одеяло. Для сидения за столом часто используются плоские подушки.
Глава 3. Слезы богини
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: сюрреализм и авторские тараканы; наверное, ООС и по-прежнему фривольное обращение с матчастью))))
БЛАГОДАРНОСТЬ: Главка написана в соавторстве с Чероки Иче, за что той честь, хвала и ведро хурмы
Глава 3. Слезы богини
Тоска прячется за гобеленами с танцующими журавлями. Вздыхает в занавесях. Грациозно изгибается в икебане, похожей на осень. Дым от многочисленных курильниц делает мысли невесомыми. Из-за этого в голове пусто. И как-то предательски хорошо. Он лежит на мягком футоне и тупо глядит в потолок. Это — комната принца. А хотелось — в камеру узника. Ведь здесь есть только печаль — воздушная и прекрасная, как пение флейты… И никакого отчаяния. Он встряхивает головой и упрямо пытается думать, с каждой мыслью понимая все отчетливее: выбрать не сможет. Никогда. Но от осознания этого почему-то не стыдно. Может быть оттого, что размышления неотступно соскакивают на Хисану: он представляет ее во всех мелочах; все их дни из тех пяти лет.
Глаза слипаются. Сознание тонет в сладковатом дурмане благовоний. Дракон на запястье словно урчит. Довольный.
Нет сил противиться сну. Дремота невесомо трогает лоб и ласково шепчет: «Все будет хорошо». Он засыпает почти счастливым.
Сновидение — картинная галерея. Полотно первое — монументальное. На переднем плане — величественное дерево. Его крона подпирает небо. Его ветви могучи, раскидисты и совершены в своей наготе. Дерево стремится все выше: ему нет дела до суетных вёсен. Но эта царственность — внешняя. Миг, приближение — и зритель внутри: под корой омерзительно. Здесь снуют черви, обращая в труху древесную плоть. Еще ближе, и заметно — не жизненные соки бурлят в этом исполине, а трупный яд. А если спуститься ниже и глубже, то станет видно, как гниют корни. Дерево уже давно не приносит плодов. Небо над ним бессолнечное, а земля под ним — растрескавшаяся пустыня. И первый же ветер — вольный и бесцеремонный — легко повергнет этого титана. Просто здесь нет ветров. Вот к дереву спешит мужчина. Он прикрывает ладонью хрупкую веточку. На ней — весело перешептываются молодые, еще клейкие, листочки. Молодой человек прививает черенок к одиноко склоненной ветке. И тоненькая пришелица благодарно улыбается ему первым цветком. Но ненадолго. Дурная кровь дерева отравляет ее, цветы облетают, листья вянут. А сама она сгибается и чернеет. Тихо, без жалоб и просьб. А дерево — только надменно скрипит ветками, осуждая неудавшегося селекционера. Рядом с этой картиной пусто и холодно. И тяжко смотреть на согбенного человека, сжавшегося в комок у корней.
Бьякуя стонет и пытается вырваться из сна. Не получается. Но картина меняется. Теперь он видит вереницу людей. Они горды, высокомерны, невозмутимы, они созерцают действительность с холодным превосходством сильных мира сего. Они делают лишь то, что правильно и проверено веками. Процессия бесконечна, и у крайних не видно лиц. Но каждый шаг этих людей выверен и исполнен достоинства. И, кажется, сами их фигуры выражают брезгливое пренебрежение к слабакам, позволившим сердцу взять волю над разумом. И напрасно ждать от них понимания желаний и порывов живого, они умерли слишком давно. Один человек останавливается.
Дедушка.
Гинрей лишь качает головой, с сожалением и укоризной. Словно говорит: «Да как ты вообще можешь сомневаться»…
И будто подтверждая его немое нарекание, на холсте судьбы прорисовываются весы. Все предки, один за другим, заполняют одну чашу. На другой — лежит та самая хрупкая ветка с молодыми листочками и шариками бутонов. Ну где ей перевесить!
И он почти облегченно вздыхает, оттого, что зрелище тонет в тумане. Розоватом. Утреннем. И чудится нежный смех, скрытый в ароматах рукавов. И зонтики оминаэси18 на фусума — будто живые — дрожат на ветру. Протяни к ним руку, и ладонь наполнится душистым золотом. Сердце осветится легкой улыбкой. И уляжется беспокойство. А потом и вовсе охватит радость, когда вместо ропота предков, он услышит:
— Привет.
Он вздрагивает и открывает глаза. Она сидит у его ног, светящаяся, в рыжем платье. Совсем как та, которую он оставил в парке. Улыбается ему, чуть наклонив голову.
— Ты? — не веря, шепчет он.
Она просто кивает. И мужчина не удивлен. По чести, ему все равно галлюцинация это или призрак. Но он все же протягивает руку, касается ее пальцев. Странно — теплая.
Она отвечает на рукопожатие и тихо произносит:
— Не думай о прошлом, там только боль.
— О чем же мне думать? — он в недоумении.
— О будущем, это легко, — и смеется, серебряно и свободно, как полевые колокольчики. — Глупый-глупый Бьякуя, разве ты забыл: меня не стереть. Я — это другое ты. Сердце обязательно вспомнит, оно вспоминает всегда…
Они сидят рядом прямо на полу. Вокруг клубится сумрак, а им светло. Они молчат. Но когда ей приходит пора уходить, он сжимает ее руку, крепко, наверное, до синяков, и говорит:
— Я верю.
— Я сохраню, — отвечает она. И в тот же миг огромные белые крылья обнимают его, пеленая и баюкая. Он тянется к ней, чтобы поймать и удержать, но она — еще мгновенье назад материальная — тенью проскальзывает сквозь объятья, и милый образ исчезает в вихре золотых искр. На футон сыплется желтый цветочный дождь. Бьякуя просыпается еще раз.
Свет. Такой яркий, что он инстинктивно закрывается рукой. Клеймо вспыхивает огнем, будто дракончик хочет вырваться из пут, связывающих его с человеком. Мужчина душит стон, замечая новую гостью.
Она парит у его лежанки. Крылатая. Прекрасная. Слишком солнечная, чтобы ночь могла победить ее сияние.
— Аматэрасу? — он вскакивает, по-детски трет глаза и глупо хлопает ресницами.
— Как ты посмел явиться в мой храм, шинигами?
— Простите, госпожа, — но смотрит упрямо, глаза в глаза. — Мне нужны были ответы.
— Ты лжешь, — слова холодные и резкие, словно взмах Кусанаги-но цуруги19.
Он не отводит взгляд. Его сердце еще помнит тепло ее улыбки, и поэтому он может открыто глядеть в лицо даже самому великому божеству. Говорит тоже уверенно:
— Я бы никогда не решился нарушить ваше спокойствие, не имей я на то веских причин. Моя жена, она не совсем обычная. У нее есть крылья. Но в Обществе Душ никто не помнит о крылатых. Я знаю цену своей дерзости и готов ее заплатить.
И с легкой усмешкой ловит ее удивление: тонкие брови богини ползут на лоб, большие глаза округляются. Но через секунду она вскидывает точеный носик и хмыкает, мол, соблюдай субординацию. Затем снисходит до ответа:
— Ну что ж, иди за мной, и никаких вопросов, пока я не разрешу тебе говорить.
Он кивает, понимающе и благодарно.
Коридоры… Запутаннее лабиринта. Кажется, им не будет конца. Она летит впереди, и следовать за ней приходится едва ли не в шунпо. Хранители в масках, крылатые женщины, челядь обоих полов — все, завидев ее, простираются ниц и не решаются поднять головы. И Бьякуе крайне льстит, что он больше не пленник, и что сама владычица Равнины Высокого Неба благоволит ему. Мог ли он подумать, что испытание Верховного Хранителя так обернется?
Очередная дверь распахивается, как по волшебству. На пороге, преклоняя колено и касаясь рукой пола, — длинноволосый мужчина в жемчужно-белых одеждах. Аматэрасу проходит мимо, словно он — тень, едва задевая слугу краем своего сверкающего платья. И потом, не оборачиваясь, поясняет удивленному Бьякуе:
— Это — Микуратанано-но, мы в Священном Хранилище. Тут покоятся величайшие знания. Микура, дорогой, — с легким пренебрежением в голосе, — принеси нам Скрижаль Света.
Мужчина поднимает на нее взгляд (глаза у него прозрачно-серые — замечает Кучики).
— Но, владычица, разве можно…
— С каких пор ты стал обсуждать мои приказы?
— Повинуюсь, — и уходит, пятясь.
Небесная императрица любезно предлагает опуститься на татами, и Бьякуя с удовольствием принимает приглашение. Позиция выгодная — перед глазами как раз точеный профиль Аматэрасу. Она вздыхает, по щеке бежит слеза, которая, падая на мягкую подстилку, превращается в жемчужину. И на сердце наваливается едва ли не мировая скорбь. На земле, должно быть, сейчас дождь, как всегда, когда плачет Солнце. Тихий, без привычных властных ноток, голос он различает не сразу, оглушенный этой божественной печалью.
— Чинатсу умела ткать будущее. Я любила ее за талант и покорность. Я знала: если она соединится с Хранителем, их ребенок будет вместилищем света. Поэтому я не противилась их с Микуратанано-но любви. Да и невозможно было: стоило этим двоим взяться за руки — темнота поджимала хвост. А в ту ночь, когда родилась Хисана, мы устроили праздник. И я позволила солнцу и луне сиять рядом. Все были счастливы. Пятнадцать лет счастья… А потом родилась вторая, Рукия. И великая скорбь обрушилась на нас. Здесь умирают редко. Смерть боится меня, я прогнала ее к вам, небом ниже. Но в тот день смерть осмелела и украла жизнь моей дорогой Чинатсу. Уж не знаю, как и почему, но моя ткачиха оказалась в Обществе Душ и должна была уйти на перерождение. Совет 46 отказался выделить отряд, чтобы разыскать ее… И тогда ушла Хисана. Забрала маленькую Рукию и ушла, не простившись. Больше мы ничего не слышали о ней…
Вздохнув, Аматэрасу отрывается от созерцания пространства и дарит шинигами лучезарный взгляд:
— Я держала Чинатсу за руку и поклялась ей беречь ее детей. Я не сдержала обещания. Поэтому ты… прошу… позаботься о ней…о нашей Хисане… — и уже не сдерживаемый всхлип. Что делать, когда плачут богини?
— Вот, — в тонкой ухоженной ладони — горка отборных жемчужин, — возьми. Тебе пригодится…
Бьякуя с благодарностью принимает великий дар и успевает спрятать за пазуху, до того, как возвращается Бог Священного Хранилища. С поклоном Микуратанано-но передает свиток Владычице Такама-но хара20 , и она с почтением касается древнего манускрипта.
— Скрижаль Света никогда не покидала Хранилища… Никто из тех, кого пугает смерть, не читал ее прежде. Запомни, когда подует седьмой ветер, свиток разлетится в прах в твоих руках, чтобы вернуться сюда. Успей прочесть. И не верь камню — ему слишком тяжело думать, — так говорит Аматэрасу и вручает Кучики драгоценный документ.
Любопытство жжет пальцы. Боги ободряют его взглядами: «Сделай, что хочешь». И он разворачивает свиток… Невыносимый свет, кажется, выжигает глаза. Он закрывается ладонью, но письмена не выпускает. Реальность исчезает с тошнотворной быстротой.
Кучики Бьякуя просыпается. В какой уж раз за эту ночь. Оглядывается: помещение знакомо до каждой мелочи — его комната в родном имении. Хаори и Гинпаку аккуратно сложены на тумбочке, кенсейкан отсвечивает из раскрытой шкатулки. Значит, Храм Семи Ветров — просто сон? Но с каких это пор после снов остаются отметины на запястьях? А за пазухой — достает — пригоршня жемчужин? Он что, впадает сомнамбулическое состояние и грабит ювелирные магазины? Бьякуя уже близок к отчаянию, но тут взгляд выхватывает из полумрака очертания, будто нарочно высвеченные, некого длинного округлого предмета. Мужчина протягивает руку — под пальцами шершавость старинной бумаги. А в дунувшем ветерке — лукавый смех богини.
До рассвета лежит без сна, а утром узнает, что в Сейрейтейской библиотеке нет и никогда не было служителя по имени Хаиро. И даже не удивляется.
Аматэрасу прячет улыбку за веером облаков. И шелестом листвы, шорохом камней под ногами напоминает: «Береги ее, без нее мир станет хуже». Он лишь усмехается в ответ: в его жизни уже были пятьдесят лет темноты. Теперь будет только свет…
Кажется, сегодня предстоит серьезный разговор с командиром — Ямамото не любит прошения об отпусках…
________________________________________
18 Цветок валерианы, один из любимых японцами осенних цветов и «семи осенних трав». Многолетнее растение, цветет мелкими бледно-желтыми цветочками в форме зонтика. В поэзии постоянно обыгрывается как образ девушки или молодой женщины.
19 Буквально — «меч коситель травы». Священный меч, позднее ставший символом императорской власти.
20Такама-но хара (др.-япон. «равнина высокого неба») — в японской мифологии верхний небесный мир, место обитания небесных богов, божественных предков, в отличие от земли — места обитания земных духов и людей. Здесь владычествует богиня Аматэрасу, главное божество синтоистского пантеона, расположены её дом, рисовые поля.
Глава 4. в комментах
Пейринг: Бьякуя/Хисана, Урахара/Йоруичи, Сенбонзакура/Содэ но Шираюки *не убивайте аффтара, он сам))))*
Жанр: драма/экшн
Диклаймер: всех героев придумал Кубо, остальное – плод моей больной фантазии
Саммари: Когда весь мир (вернее — все миры) против вас двоих, остается одно — любить
Комментарии: действия фика — AU по отношению к филлерам о восстании занпакто. Возможен ООС героев.
Благодарности:
Дорогой Чероки Иче за желание сотрудничать и помощь в поиске обоснуев
Милой Pixie. за веру в меня :-*
И конечно же моей несравненной бете за качественный и очень душевный таппинг. Спасибо, дорогая, без тебя этот фик был ООСнее и безобоснуйнее
Размер: макси
Статус: не закончен
По-прежнему посвящается Пикси ))))
Мое имя — Стершийся Иероглиф,
Мои одежды залатаны ветром…
Что несу я в зажатых ладонях,
меня не спросят и я не отвечу.
Эдмунд Шклярский
«Иероглиф»
Когда-то я был королём,
А ты была королевой.
Но тень легла на струну,
И оборвалась струна.
И от святой стороны
Нам ничего не досталось,
Кроме последней любви
И золотого пятна.
Илья Кормильцев
«Золотое пятно»
Мои одежды залатаны ветром…
Что несу я в зажатых ладонях,
меня не спросят и я не отвечу.
Эдмунд Шклярский
«Иероглиф»
Когда-то я был королём,
А ты была королевой.
Но тень легла на струну,
И оборвалась струна.
И от святой стороны
Нам ничего не досталось,
Кроме последней любви
И золотого пятна.
Илья Кормильцев
«Золотое пятно»
Пролог
Пролог
Бьется, выскальзывая из рук, банка. Бьется — среди осколков — золотая рыбка. Бьется в голове одинокое: «Кто я?».
«Ты ненормальная», — сказал Йокиро, уходя навсегда.
«Нет, ты точно с приветом», — зло бросила вечно добрая Юми, в очередной раз проиграв ее депрессии.
Девушка кутается в пальто и жалеет рыбку. Но больше — себя: снова одна.
Холодно. Бесцветно. Солнце каждый день вычеркивает себя из истории этого города. Даже листопад нынче серый. Деревья тоже тоскуют, а цвет осени — оттенки их чувств. Только сны еще разноцветные. И замершее на фотографиях лето. Всеравношность — страшнее смерти.
Она переступает через осколки и умирающую рыбку, бредет по улице, пряча в потайные карманы души досаду и горечь. Ей ведь все равно… Это лучшая пилюля от постоянной тревоги. По ночам есть принц. А днем — ни друзей, ни парня. А в голове — дребедень и софистика: разве двое меньше одного, или один больше двух? Ценность потерь. Значимость приобретений. Иллюзия вместо реальности. Сон вместо любви…
Пусто… Хочется пропеть это слово по нотам. Звуки бы заполнили мир… Интересно, нормально ли прийти к психиатру и сказать: «Доктор, когда я защищаю дорогого мне призрака, у меня вырастают крылья. Ну, знаете, большие такие, светящиеся»?.. Вот-вот. Самой смешно. До слез.
В аниме это всегда так красиво. Там можно. И в кино про супергероев — можно. А в жизни, оказывается, нельзя.
Земля отомстит, если человек вздумает оторваться от нее. Притянет и ткнет в действительность. Например, в вывеску «Банкрот» на фотосалоне, где ты работаешь. И разобьет твое лекарство от тоски…
Прощальные стихи
На веере хотел я написать, —
В руке сломался он.
На веере хотел я написать, —
В руке сломался он.
Задевает ногой горку листьев: даже шелест у этой листвы одноцветный.
Как теперь быть с работой? Сбережений немного, но если не тратить их на золотых рыбок, на пару месяцев хватит. Непривычно думать о деньгах. Наверное, так и взрослеют…
У двери квартиры ее встречает кошка. Та самая, черная, что уже несколько месяцев бесцеремонно заглядывает в ее жизнь. Раньше она ограничивалась окном, а сейчас — так и норовит в гости. Хисана не возражает, пропускает внутрь — кошки к добру.
Гостья внимательно следит за тем, как хозяйка вешает пальто. И слушает Хисанины извинения: «Прости, еды нет. Совсем».
— Да ладно, — говорит кошка, и Хисана медленно сползает по стене. На ощупь, чтобы не видеть это странное создание, ищет телефон. Натыкается на руку — теплую, человеческую. Поднимает голову — над ней склоняется красивая обнаженная женщина. Это последнее, что Хисана осознает реально, потом — благостные объятия небытия.
***
— … Ангел пробудился! — Джордж Хендрикс так давно ждал этих слов. И сейчас его синие глаза хищно поблескивают: дичь попала в его силки.
— Спасибо, Томоко. Центр не зря поручил это дело тебе… Я доложу начальству о твоем усердии.
В трубке — горечь смеха:
— Зачем? Я ведь делаю это не за вознаграждение. Ты так и не понял…
Не понял, потому что уже досадует на затянувшийся разговор: нужно скорее звонить в аэропорт, заказывать билеты в Японию.
— Глупый… — констатирует собеседница и первой бросает трубку.
И он облегченно выдыхает:
— Ну, наконец… — и вызывает секретаря: — Эшли, вы, кажется, на днях хотели суши? Радуйтесь — мы летим на их родину: заказывайте билеты!
Глава 1. Запах тайны
Глава 1. Запах тайны
Тайны, обычно, пыльные. Или кровавые. Иногда — хрупкие, с болезненным ароматом засушенного между страницами цветка. Еще бывают неразгаданные, мучающие. Они прячутся в молчании книг. Но их всегда можно распознать по запаху. Книги источают запах тайн, и он привлекает людей, как цветущий луг — пчел. А книги молчат и благоухают тайнами. И помнят. Стареют, рвутся, горят и возрождаются из пепла. Им нельзя умирать — они ответственны за память.
На охоту за тайнами люди ходят ночью. И лучше всего ловить секреты в обиталище книг. Он всегда волнуется, переступая порог библиотеки. Вот и сегодня — замирает у бесконечных полок: у него сложные отношения с книгами.
Дедушка Гинрей делил книги на нужные и неважные.
— Подрастешь, прочтешь «Кодзики» 1, — говорил он, пряча сборник мифов на самую дальнюю полку. — А сейчас тебе куда больше подобает читать «Энгисики» 2 .
Однако обязательная книга была постылой, а спрятанная — манила к себе чудесным ароматом волшебства. И мальчику казалось: стоит взять ее — и, стирая эту реальность, раскинется удивительный сказочный мир, польется неторопливая древняя легенда, зазвучит героическая песнь…
Дезориентировать учителя по каллиграфии несложно: ах — и тушь проливается на новое кимоно сэнсэя. И пока тот кричит и причитает — вот же павлин! — можно убежать. Бьякуя довольно улыбается, ведь его шунпо самое быстрое после дедушкиного. Но дедушки сейчас нет… Свобода!.. Особенно весело оттачивать технику «мгновенного шага», досаждая слугам: они так смешно всплескивают руками, когда отпрыск великого клана исчезает прямо на глазах… И только звонкий мальчишеский смех рассыпается серебряной пылью…
Когда прислуга добирается до библиотеки, нарушителя спокойствия там уже нет. И только ветер, колыхнувший одежду, — знак того, что юный проказник проносится мимо…
Желанная книга — подмышкой. И он знает, где может спокойно прочесть ее. В каждом богатом имении есть такие особые комнаты, комнаты-старьевщицы. С полинявшими ширмами, погнутыми бронзовыми кувшинами, разбитыми хибати 3, поломанными амадо 4 , полуистлевшими хатами 5 . Почему люди не выбрасывают старые вещи? Может, потому, что они помогают помнить. Такие помещения часто облюбовывают дзасики-вараси 6 . Здесь страшно и весело. Прячущаяся за паутинными занавесями тайна будоражит кровь. Так и кажется: упадет к ногам сломанный веер, и мелькнет в дрожащем мареве лета юрэй 7 — неизбежный спутник богатства и власти.
Мальчик складывает руки, кланяется и просит духов проявить милосердие и не пугать:
— На Обон я обязательно принесу вам красных бобов, — обещает он. И во вздохах притаившегося здесь шалуна-ветерка ему слышится шепот одобрения. Ободренный, он забирается на ворох циновок, устраивается поудобнее, сминая и пачкая нарядные лиловые одежды. Открывает книгу, и через мгновение строчки и иероглифы исчезают — через пространство и время он несется прямо в мир Великих Ками.
Звенит, завораживая, старинное предание, наполняя душу восторгом и священным трепетом. Боги любят — создаются миры, ссорятся — и погибает жизнь. Он даже зажмуривается, ибо сыплются искры от распри Аматэрасу 8 и Сусаноо 9 . А потом — негодует. Ведь крылатая богиня солнца 10 прячется в гроте, испугавшись выходок своего буйного брата. И Вселенную окутывает мрак. И леденит кровь вой разбушевавшихся демонов: «… тут голоса множества злых богов, как летние мухи жужжанием все наполнили, всюду беды произошли»…
— Вот ты где, — возмущенный голос дедушки Гинрея вырывает мальчика из объятий сказки. Конечно же, вернувшийся дед без труда находит нарушителя — ведь Бьякуя еще плохо скрывает свою рейацу. Мальчишка вскакивает и испуганно отряхивает одежду: этот тихий строгий дедушкин голос — предвестник бури.
— Дай сюда эту книгу. — Мальчик безропотно повинуется. — Это она помешала тебе заниматься?
— Д-да, — признается Бьякуя.
Дедушка не кричит: разве можно повышать голос на того, кем ты должен гордиться? Но разочарование в его глазах — больнее оскорблений.
— Раз так, значит, я ее накажу, — произносит Гинрей и вырывает страницы с полюбившейся легендой. Миг — и белыми мотыльками к ногам Бьякуи летят обрывки сказки…
Дедушка поворачивается и уходит. За ним следует довольный сэнсэй.
А Бьякуя остается наедине с раненной книгой, не смея пожалеть или заплакать…
Конечно, потом он прочел «Кодзики» от корки до корки. Но никогда больше строчки не оживали перед ним — боги не торопились прощать… Поэтому он четко знает, сколько должно быть чайных чашек на столе, когда приезжает в гости незамужняя тетушка Сайюри. Он никогда не ошибается в том, как рассаживать родичей во время празднеств и помнит, к кому через какой постфикс обращаться. Разбуженный ночью, он без запинки процитирует все пункты устава Готей 13. Но он понятия не имеет, о чем разговаривать с книгами… Вольными. Ничьими. Горделивыми.
Вот и сейчас — будто он все тот же мальчишка — его охватывает трепет при виде тысяч непрочитанных книг: здесь, в библиотеке Сейрейтея их ни на одну шинигамскую жизнь. Чуть вздрагивающими пальцами Кучики касается корешков, просительно ласкает: «Пожалуйста». Библиотечный каталог — карта без неоткрытых земель. А ему так нужно узнать, откуда у людей крылья?
— Молчат, да?
Бьякуя вздрагивает: занятый уговорами книг, он не замечает, как некто подкрадывается к нему, хлюпая по лужам его растерянности. Оборачивается и поднимает чочин, чтобы лучше разглядеть потревожившего его. Маленький, сгорбленный, серый, не человек — тень. В невообразимой мешковатой хламиде. В его голосе — пыль, а в глазах — пепел воспоминаний. И, кажется, совсем не смущен тем, что его пристально рассматривают.
— Я здешний хранитель, — незнакомец возвращает изучающий взгляд. — Могу ли я вам чем-то служить, господин Кучики?
Что здесь делает этот человек, у него же совершенно нет рейацу? И от одного его вида накатывает неконтролируемое омерзение. Это помогает вернуться и, смерив наглеца (это убожество даже не поклонилось!) презрительным взглядом, холодно проговорить:
— Я никогда раньше тебя здесь не видел.
— Вы просто не замечали меня, — отвечает тот, испытывающе и без страха глядя на Бьякую. — Таких, как я, никто не замечает. Зато Хаиро всех видит, — хитрый взгляд из-под густых бровей: — Вот вы, например, ищете нечто важное. Вы не хотите, чтобы об этом узнал кто-то еще. Исподволь наводите справки. Так ведь, Кучики-сама?
Крысёныш. Рука сама тянется к Сенбонзакуре. Но тут — оживают книги: они волнуются, шепчут, шикают: «Не оскверни. Не смей». Стоит ошарашенный: книги и впрямь заговорили, или он сходит с ума? Оглядывается по сторонам. Но лишь неровный отсвет фонаря змеится белой лентой иттан-момэна 11.
Хранитель самодовольно ухмыляется. Потом, будто мгновенно потеряв интерес, переводит взгляд на книжные полки: благодарит. Продолжает спокойно, и даже с некоторым осознанием своего превосходства — словно, маг, заклинающий книги:
— Почему никто никогда не слушает Хаиро? Почему все хотят его убить? Хаиро никому не желает плохого, — жалуется он своим бумажным собеседникам. Бьякуя начинает закипать: что за спектакль?! — Люди просто боятся Хаиро. И книг они тоже боятся. Люди вырывают книгам языки и стирают им память.
Бьякуя бережно ставит фонарь и, одарив библиотекаря взглядом, от которого тот испуганно вживается в стеллаж, произносит обманчиво-ласково:
— Что за представление ты устроил? Ты знаешь, какая информация мне нужна! Отвечай, где ее найти!?
— А нельзя ли повежливее, — испуганно отвечает тот. Бьякуя отступает на шаг, и Хранитель вздыхает свободнее. Затем, хмыкнув, продолжает как ни в чем не бывало:
— Информация стоит дорого, господин Кучики. А вы же не станете марать руки, добывая ее иным способом?
Взгляд Бьякуи красноречиво говорит: не стану.
— Хотя стоило бы, наверно, показать тебе, ничтожество, что случается с негодяями, вознамерившимися напасть на аристократа! — загнав свое негодование поглубже, холодно говорит Кучики.
— Угрозы, как и крик, признак слабости, — хранитель поднимается и расставляет упавшие книги. — Но раз вы так хотите знать, — а я всегда ценил в людях тягу к знаниям — я вам скажу: то, что вас интересует, есть у Хранителей Памяти. Говорят, они слуги самого Микуратанано-но ками 12. Ходят легенды, что они пишут Великие Книги Жизни, в которых — вся история подлунного мира. В Зале Воспоминаний, где лежат эти книги, всегда звучит Песнь Сердец… Наверняка, там есть записи и о Крылатых …
Голос шелестит, обволакивает, завораживает. В воздухе пахнет древней тайной. И уже все равно, что кто-то посторонний прочел то, что спрятано глубоко в душе.
— Хранители Памяти?.. — эхом повторят Бьякуя, чувствуя, как сердце пропускает удары. — Ты знаешь, как их найти?? Я заплачу любую цену.
Библиотекарь хрипло смеется.
— Даже если и знаю, вам все равно не попасть туда.
— Почему?
— Мир Великих Ками закрыт для богов смерти. Вы для них — лишь обслуга. Только избранные Крылатыми Хранительницами шинигами могут попасть туда.
— Избранные… Крылатыми… — библиотека исчезает во всполохе воспоминания: перед глазами трепещут ее крылья… И, мысленно улыбнувшись, он произносит: — Я везучий.
— Это еще не все. Чтобы увидеть Хранителей, нужно пройти Пустыню Смирения, Грот Страха и Зал Воспоминаний. И получить три раны — гордости, тела, души.
— На полпути не сворачивают.
— Вижу, вы упрямы, — ухмыляется Хаиро. — И бесстрашны. Что ж, это заслуживает поощрения. Встретимся завтра, в лесу, на границе ваших владений. — Библиотекарь отступает в темноту и бросает оттуда вместо прощанья: — И на будущее — не бросайтесь словами. Мрак хищен и в сговоре с коварством. И однажды у вас действительно могут потребовать любую цену, — говорит и исчезает, будто он — дух книг: ни шороха шагов, ни шелеста одежд… Только сладковато-горький запах тайны…
***
Лес просыпается и приветствует солнце птичьим щебетом. Умывается росой и журчанием ручья. Обтирается полотенцем зари. И становится золотисто-алым. Осень в этом году щедра на краски и скупа на дожди. Лес рад молодому шинигами, который, щурясь, любуется небесными переливами. Лазурь и пурпур, золото и киноварь. Ярко, но ничуть не вульгарно. У природы удивительное чувство меры. Лес любит странников, и поэтому ластится к ногам мужчины тропинкой, устеленной пестрым ковром опавшей листвы. Лесу тоже нравится шепот тайн и их запах. Лес знает: тайны пахнут перезрелым солнцем.
— Вы правильно сделали, что оставили дома кенсейкан и хаори, — голос книжного стража едва слышен в ликующей песне леса. Он опять подходит неслышно. Даже такой опытный воин, как капитан Кучики не успевает среагировать. — Хранители — очень странные люди.
— Расскажите мне о них побольше, — вежливо просит Бьякуя после ответного приветствия. И рассматривает собеседника. Сегодня его лицо скрыто широкой конусообразной шляпой, а фигура — спрятана под длинным темным плащом. Но пальцы на сучковатом посохе — довольно молодые. И вовсе не скрюченные, как казалось вчера.
— Я сам знаю о них лишь то, что поведал мне когда-то мой сэнсэй. Он сказал, что шинигами общались с Хранителями, но всегда завидовали им. И вот более двух тысяч лет назад кто-то из старейшин Совета 46 приказал изъять все сведения о Крылатых и Хранителях из сейрейтейских книг. Этому приказу должны были подчиниться даже Великие кланы. От этого человека и его сообщников не осталось даже имен : Хранители в долгу не остались — они стерли записи об этих заносчивых шинигами, и те сгинули в бездне забвения.
— Записи в Книгах Жизни? — ежится от догадки Бьякуя.
— Да, поэтому будьте с ними поосторожнее, господин Кучики. И еще, по пути будут встречаться разные люди, и не только люди — не удивляйтесь. Будьте спокойны и вежливы. Там за каждой кочкой — подвох и испытание.
— Спасибо за советы.
И путешественники отправляются в путь.
— Кстати, вы знаете, что наше странствие может растянуться на неделю? — хитровато поглядывает библиотекарь.
— Я учел это, — сообщает его спутник. — Сегодня утром отправил Ямамото-сотайчо бабочку с сообщением, что должен отбыть в поместье своей заболевшей родственницы.
— О, я вижу, вы настроены очень решительно, если готовы лгать начальству! — недобро усмехается Хаиро.
Бьякуя краснеет и опускает глаза.
Вот же подонок! Знает, куда бить!
Дальше идут в молчании.
***
К концу второго дня они достигли окраины леса: впереди — небольшое взгорье. А оттуда — если повезет — можно увидеть и Храм Семи Ветров…
— Прошу меня извинить, но здесь я вынужден вас покинуть, — складывается в почтении Хаиро. — Дальше мне нельзя… — И перед тем, как растворятся в вечерних сумерках, напоминает: — Запаситесь водой.
Оставшись один, Бьякуя разводит костер, и, напившись чаю из собранных по дороге душистых трав, откидывается на ворох листьев. Впивается взглядом в небосвод: звезды поют и ткут замысловатые узоры.
Как свищет ветер осенний!
Тогда лишь поймете мои стихи,
Когда заночуете в поле.
Тогда лишь поймете мои стихи,
Когда заночуете в поле.
И, уже засыпая, понимает: тайна пахнет космосом.
***
Взбирается на пригорок и … радость рассыпается в прах: Пустыня Смирения — без края. И до самого горизонта — ни намека на строения. И уныние касается сердца, ведь покорность — сраженье с собой. Тяжелый вздох — и решимость падает наземь.
— Ты так просто сдаешься? — его снова приводит в замешательство незнакомый голос. Тот, кого он принял за каменное изваяние, оказывается живым.
Достаточно, чтобы дерзко вскинуть голову и сказать:
— Я никогда не сдаюсь…
— Я не знаю кто ты, и зачем пришел в наши края, — не отводя взора от линии горизонта и не оборачиваясь в сторону Бьякуи, продолжает человек-статуя. — Но я — Смотрящий Вдаль, я стою здесь не одну тысячу лет, и помню времена, когда эти небеса рассекали Крылатые.
— Ты видел их? — немного завидует Кучики.
— Я дорого плачу за это. Они оставили мне только голос. Я — камень, умеющий говорить.
— Они настолько бессердечны? — ужасается шинигами.
— Не более чем ты… — Этот каменный насмехается?! — Не спеши судить других, ибо никто не без греха, — грохочет каменный страж. — Знай: не всех можно ровнять по себе. Крылатые — другие. Они выше человеческих законов и вольные, как птицы.
— Я должен разгадать их тайну…
— Удачи, — говорит Смотрящий Вдаль. — В нескольких тё 13 справа найдешь тропинку, по ней легко спустишься вниз. И береги воду, ведь говорят, что пересечь эту пустыню можно только на крыльях.
— Спасибо тебе. И скажи, чем ты прогневил Крылатых? Не тем же, что просто увидел их?
— Я сделал неправильный выбор. Это единственное, чего они не прощают.
***
Разве может быть в конце октября такая жара? Солнце просто сходит с ума. Оно сговорилось с песком — идти совершенно невозможно: поверхность обжигает сквозь прочные подошвы варадзи. А он сам, должно быть, скоро превратится в песочного монстра. Говорят, такие водятся в Уэко Мундо.
— Пить… — Вот, уже звуковые галлюцинации. Осталось увидеть мираж – и будет весь набор пустынных красот.
— Воды… — Не может же бархан разговаривать?
И правда — какого-то старца занесло песком, одна голова торчит. Раскапывает, помогает сесть, подносит к губам кожаную фляжку с водой и … жадно считает глотки…
— Благодарю тебя, добрый человек, — шепчет несчастный сухими, как здешняя почва, губами. — Я у тебя в долгу…
— Не стоит, — чинно отвечает Бьякуя.
— Еще как стоит, — оживает старик. — Ты ведь идешь в Храм Семи Ветров… Впрочем, здесь больше некуда идти… — и, встретив понимание и интерес в глазах собеседника, продолжает: — Хранители не подпускают чужаков, они морочат им голову. Что, ты думаешь, эта пустыня? — Глаза Бьякуи широко распахиваются. — Всего лишь качественный оптический обман, иллюзия… Если не знать этого — можно ходить вечно. Смотри, — старец складывает руки лодочкой и, склонив голову, быстро нанизывает слова заклинания. Реальность взвивается, словно занавесь, играющая в догонялки с ветром, и исчезает. И перед изумленным Кучики — притихший лес и островерхие крыши храма.
Старик лукаво улыбается:
— Идем.
Бьякуя помогает своему новому попутчику встать, и они продолжают путь. Теперь идти куда веселее: цель так близка, что Кучики может слышать ее голос — молитв, усердия, воздержания. Чувствовать запах: дней, похожих друг на друга, как близнецы. Затаенного отчаяния. Одиночества.
— Я проведу тебя через потайной ход, — обещает старик, — там у меня есть знакомые. Они помогут тебе пройти дальше. Но учти — братья подозрительнее, чем сторожевые псы. Если тебя поймают — лучше умереть.
Бьякуи даже обидно:
— Я не всегда был странником, уж как-нибудь смогу за себя постоять, — крепче сжимает рукоять верной катаны.
— Кстати, эту шутку, — старик кивает на меч, — лучше спрятать где-нибудь здесь, в лесу. Храм сторожат драконы — у них нюх на людей с оружием.
— Вы серьезно? — Оставить занпакто — хуже, чем раздеться.
— Как знаешь, — пожимает плечами его спутник, но присаживается на камень, давая подумать. — Поспеши, после седьмого ветра в храм не пускают даже хранителей.
— Седьмого ветра? — удивляется Бьякуя. — Здесь считают ветры?
— Где-то считают время, а здесь — ветер. После седьмого появляются Крылатые. И никто не должен их видеть…
— Но мне нужно увидеть, — упрямится он. — И поговорить.
— Дурак, — произносит старик. — Ты умрешь раньше. Лучше спрячь меч вон в той расщелине и пошли.
Бьякуя подчиняется с неохотой.
Сразу за кромкой леса — замшелая стена, поросшая колючим кустарником. Старик прикасается к ней запястьем. Змейка-клеймо, почуяв камень, оживает. Ползет по выбоинам и трещинам, выписывая иероглиф. И перед ними открывается проход: глубокая тьма без надежды на свет. И путники ныряют в нее.
Этот старик, что, видит в темноте? Даже не спотыкается. А Бьякуя, вон, уже несколько раз чуть не падет. Ксо…
Открывают еще один проход, и оказываются в странной комнате: мрачные люди в кожаных передниках сидят у имитирующего стол пня и играют в го14. В огромном очаге ярко пылает огонь. По стенам развешены предметы, от одного вида которых леденеет кровь. Вошедших игроки окидывают недовольными недобрыми взглядами.
— Приветствую, — старик складывает пальцы в условном жесте. — Этот юноша нуждается в Поцелуе Солнечного Змея — ему нужно в святилище.
Солнечный Змей? Поцелуй? Он вспоминает клеймо на запястье старика и возражает:
— А без этих поцелуев, что, нельзя?
— Сам храм убьет тебя, если ты не сроднишься с ним. Солнечные Змеи — исконные сторожа храма, им символ на твоем теле — знак причастности, — поясняет старик.
— Да что ты его уговариваешь, — ухмыляется бельмастый верзила. — Да ты взгляни на него — он же неженка. Бьюсь об заклад — во время ритуала будет вопить, как девчонка.
И эти отбросы смеют насмехаться над ним! Так хочется проучить их, как следует. Но он здесь не затем. Поэтому, смерив наглеца взглядом, от которого ежатся даже старшие офицеры Готея, он откидывает рукав косоде, протягивает руку и говорит, чеканя слова:
— Давай проверим.
И лица стражей сразу становятся заинтересованными. Неужели эти оборванцы — Великие Хранители? Но в следующую секунду мысли выбивает из головы: заклинание — и его буквально приколачивает к стене. Незримые путы крепки — не дернуться. А потом выпускают змея. Крошечный дракончик знает свое дело: миг и — по коже змеится тонкая полоса живого огня. Кажется, что плавится не только тело, но и кости. Дыханье спирает… Сознание мутится… И случается странное: быстрый раздвоенный язычок змея касается выжженного знака — и по венам разливается неземное блаженство. Дракончик издает довольное урчание, заговорщицки косит рубиновым глазиком и — юркает в свою клетку.
— Вы видели — змей его действительно поцеловал! Вот это да! — доносится со всех сторон, и палачи склоняются перед жертвой: — Мы поможем тебе, господин.
До Святая Святых добираются без приключений, хотя его передают от проводника к проводнику, как эстафетную палочку. И чем глубже в храм — тем пышнее становятся одежды его сопровождающих, тем таинственнее лица. Последний проводник и вовсе прячет свои черты под маской.
Музыка… Она искрится, переливается, ласкает. Песнь Сердец, о которой рассказывал библиотекарь. Ею наполнен зал, где на бархатных ложементах покоятся книги. И конца этой комнате не видно. Но найти нужную несложно — книги зовут. У них есть голоса. Ее книгу он узнает по смеху. Серебристому. И такому живому.
Весна моя. Отрада моей души.
Трогает обложку — и Хисана оживает, как на кинохронике. Вот она — испуганная — в их первую встречу. Вот — смущенная и счастливая на их свадьбе. Вот — нежная и доверчивая в их спальне.
Река воспоминаний подхватывает и уносит… Времени нет. И боль в запястье, все еще беспокоившая его, совсем не ощущается… Подумать только: перевернуть несколько страниц — и поймаешь тайну.
Но… Музыка обрывается и испуганно замирает. Вспышка света заставляет закрыться рукой: от приятного полумрака — ни пятнышка.
Вокруг — люди. В устрашающих масках и золоченых одеяниях.
И шорох шепота: «Чужак… Чужак… Чужак…».
И липкий ужас сковывает тело.
— Хватайте его! — голос визгливый и неприятный. — Он осквернил нашу обитель.
Маски обступают его. Реакции и мысли парализует страх.
— Убить, убить, убить.
Кто бы мог подумать, что у одного слова столько оттенков.
— Нет, — перебивает тот же голос. Теперь в нем насмешка и презрение. — Смерть — слишком гуманна. И такие, как он, не боятся ее. Но есть то, чего боятся даже самые отважные смельчаки, — и, повернувшись к нему: — так ведь?
Хочется стать невидимкой. Провалиться сквозь землю. Проснуться… И главное — не слышать тех слов, которые уже угадало сердце…
Однако Хранитель не намерен замолкать:
— Все на свете боятся забвения, правда, Кучики Бьякуя?
Но тот оторопело молчит.
Жрец в несколько прыжков оказывается рядом и выхватывает книгу из безвольных пальцев.
— Мне достаточно провести рукой — и ее жизнь исчезнет. Навсегда. Никто никогда не вспомнит о ней. Исчезнут фотографии. А она — будет видеть сны о тебе, верить и ждать… А потом, когда вы окажетесь рядом, ты пройдешь мимо, не узнав, — и отчаяние сделает ее Пустой… Ну? Или же, — он вытягивает вперед руку, и к ней, как намагниченная, подлетает еще одна книга, увесистая, в дорогом переплете, — мне стереть историю Кучики, и ты превратишься в безвестного безымянного руконгайца, которому придется кровью и потом добывать хлеб насущный… А все забудут о Великом Клане. Но в твоем сердце останется эта женщина… А? Я сегодня добрый — выбирай…
Бьякуя в ужасе пятится. Прямо в руки Хранителей.
Главный, с визгливым голосом, смеется:
— Я добрый, и дам тебе время подумать — целую ночь. А утром ты скажешь мне, кого из них ты убьешь.
Нетерпеливый жест рукой — и стражники уводят нарушителя…
Тайна пахнет отчаянием…
______________________________________
1 Кодзики или Фурукотофуми (яп. 古事記 （こじき、ふることふみ）, «Записи о деяниях древности») — крупнейший памятник древнеяпонской литературы, один из первых письменных памятников. Трудно однозначно определить жанр этого произведения, представляющего собой пример синкретизма древней литературы. Это и свод мифов и легенд, и собрание древних песен, и историческая хроника. Согласно предисловию, японский сказитель Хиэда-но Арэ истолковал, а придворный О-но Ясумаро записал мифологический и героический эпос своего народа, пронизав его идеей непрерывности и божественного происхождения императорского рода. Работа над «Кодзики» была завершена в 712 г. — в годы правления императрицы Гэммэй.
2 Энгисики — свод обрядов периода Энги, написанный в 947 году и содержащий подробное изложение ритуальной части государственного синто — порядок проведения ритуалов, необходимые для них принадлежности, списки богов для каждого храма, тексты молитв.
3 Хибати — переносная жаровня, сделанная из металла, глины или фарфора. Используется для обогрева в легко продуваемых помещениях японского дома.
4 Амадо — деревянные щиты, плотно примыкающие друг к другу, которые устанавливают перед сёдзи в холодную дождливую погоду.
5 Хатами — толстые простеганные циновки из рисовой соломы.
6 Дзасики-вараси — добрые духи-домовые, поселяющиеся в домах и охраняющие его обитателей, приносящие им и дому процветание. Неизвестно, как дзасики-вараси выбирают себе дома. Если они из дома уходят, дом приходит в запустение. Обычно показываются людям в виде маленьких детей (обычно девочек) с волосами, собранными в пучок, и в кимоно. Дзасики-вараси предпочитают дома старой постройки, и никогда не живут в офисах. Обращаться с ними нужно как с маленькими детьми (вежливо и с добротой), и ведут они себя как дети — могут иногда устроить какую-нибудь шалость.
7 Юрэй — буквально «тусклый, смутный, неясный дух». Это призраки тех, кто в момент смерти был лишен покоя. Наиболее обычной причиной окончания жизни, приводящей к тому, что душа человека становится юрэй, является внезапная смерть в результате убийства, гибель в сражении или спонтанное самоубийство.
8 Аматэрасу — (天照大神, «великое божество, озаряющее небеса») — богиня-солнце, одно из главенствующих божеств всеяпонского пантеона синто легендарная прародительница японского императорского рода (считается, что первый император Дзимму был её праправнуком), правительница Небесных полей Такамагахара (高天原 ). Аматэрасу почитают как изобретательницу возделывания риса, технологии получения шёлка и ткацкого станка.
9 Сусаноо-но микото (スサノオ (須佐之男命, «доблестный быстрый ярый бог-муж из Суса»)— японский бог моря, нарушающий установления богов: мятежный и разрушительный аспект стихии, образ оппозиции стихии принятому порядку.
10 В некоторых источниках Аматэрасу изображается крылатой.
11 Иттан-момэн (буквально «штука хлопковой ткани») — демон, проявляющийся в виде длинной белой летающей полосы ткани. Появляется по ночам и душит своих жертв, обертываясь вокруг шеи и головы.
12 Микуратанано-но ками — Бог Священного Хранилища. Вообще-то, так называется ожерелье из жемчужин богини Аматэрасу. По преданиям, жемчуг предохраняет от неверных друзей. Кроме того, среди японцев жемчуг является символом долголетия и успеха, синонимом слов «прелестный, неповторимый, лучезарный».
13 Тё — японская мера длины, равная 109,09 м.
14 Го— японская настольная игра. Ее правила просты, но в игре — огромное количество комбинаций. Доска го состоит из сетки 19 вертикальных и горизонтальных линий. Каждому из двух игроков выдается большое количество, соответственно, белых и черных камней. Ставить камни можно только на пересечения линий доски. Цель игры — захватить как можно большую территорию, окружая ее камнями своего цвета.
Глава 2. Капли...
Глава 2. Капли…
Когда тоска становится совсем уж разъедающей, Хисана отдается Мураками. Позволяет дождю выплакаться за себя. А сама — принимает приглашение на танец от Харуки. Танцуя, они говорят о снах. Все люди видят сны: снови´денье объединяет нас. Во сне мы можем оказаться в местах, где никогда не бывали. Или познать еще не случившееся.
«Что не говори, а сны — это сны, — рассказывает Харуки. — Как не беги за ними вдогонку — не добежишь, не дотянешься»15 .
Черная кошка, недавно поселившаяся в хисаниной жизни, неизменно хмыкает и зажмуривается, подслушивая такие разговоры. И говорит, что не любит дожди. За окном и в душе. И в книгах.
Хисана обычно возражает: «Все хорошие книги начинаются с дождя».
Кошка зябко ежится и не соглашается: наслаждаться дождем — мазохизм, потому что дождинки — капли воспоминаний, хлещущие наотмашь по распахнутым глазам домов. Дождь всегда так настойчиво барабанит о прошлом, что мелодия грусти выворачивает душу — радостью наружу. И закрашивает улыбку сердца косыми серыми линиями. Мелодия грусти монотонна. А разве это интересно — танцевать под аккомпанемент уныния?
Но кошки сейчас нет.
Девушка, присев на подоконник, ведет тонким пальцем по стеклу, стараясь догнать спешащую каплю. И слушает, как Харуки голосом, пропахшим табаком и виски, говорит с вечностью.
«Что я вообще могу знать о себе?» — вопрошает он. И Хисана грустнеет: это так точно, и прямо о ней. Она тоже ничего не знает о себе. Все мы когда-либо задаемся подобным вопросом. И каждый раз, отвечая, убеждаемся: «… мы живем в придуманном мире и дышим придуманным воздухом…». Вот и она, так же, как многие, придумала себе, что чем-то отличается от других. А теперь, узнав, что все-таки отличается, хнычет и депрессует. Вселенная исполняет наши желания, только мы потом не признаем их своими…
Хлопает дверь, и из прихожей доносится возмущенное: «Фух!.. Ну и дождина!», и через мгновенье в дверях появляется стройная молодая женщина в ярко-красной куртке, черном топе и обтягивающих кожаных брюках.
— Привет, — бодро произносит она, оглядывая Хисану и встряхивая длинным бордовым «хвостиком». — Опять читаешь свои пособия по самоубийству? — кивает на книгу у Хисаны в руках.
Та обижается:
— Это, между прочим, уважаемый модный автор!
— Ой-ёй-ёй, — беззастенчиво издевается собеседница. — Читала я твоего Мураками: нытье сплошное. Прям, повеситься хочется. Ты точно, как Кискэ. Он вечно или экспериментирует, или книги читает такие, что у меня от одних названий шерсть на загривке ерошится. Давай, бросай. Я тут поесть принесла, — и водружает на стол объемные пакеты.
Хисана улыбается: Йоруичи невыносима, но у нее всегда с собой солнце. Если кино — то комедии. Может смотреть их днями, заедая чем-нибудь жареным и вредным и смеясь так, что соседи колотят в стену. Если музыка — то Моцарт. Если машина — то «Феррари». Если кухня — то французская. И почему, спрашивается, она живет в Японии? Впрочем, такие гастрономические пристрастия Хисане по душе: в еде и вине французы толк знают. За такой трапезой так и тянет поболтать о женском.
— Скажи, — Хисана опускает глаза и водит вилкой по тарелке, — а этот Кискэ, — ну ты все время о нем рассказываешь, — он твой парень?
Йоруичи серьезнеет и откладывает прибор. Говорит не сразу и — подбирая слова:
— Мы так давно вместе, что перестали думать, кто мы друг другу. Сначала были просто друзьями, а потом… В общем, как-то, очень давно, Кискэ предложил проверить — ему все нужно опытным путем, на себе, — изменится ли что-то, если мы проведем ночь вместе. Эксперимент провалился. Нет, у нас все получилось… И здорово… Но после… Было такое впечатление, что мы сиамские близнецы, которых разрезали по живому. А так хотелось плюнуть на всё и всех, прижаться к нему и шептать его имя. Он ведь — свой, родной-родной, знакомый до последней морщинки, когда улыбается… А все остальные — чужие и холодные… — она осекается и утыкается взглядом в стол… — Наверное, я просто уже не могу без него…
— И поэтому решила удрать ко мне? — Синие глаза поблескивают чуть насмешливо.
Йоруичи не обижается.
— Зато мы никогда не надоедим друг другу. — И тут же озорно грозит пальцем: — А ты чертовка! Разговорила меня.
— Отнюдь. Ты просто сама хотела сказать. У тебя глаза были полны слов…
— Кстати, а что это мы все обо мне? — Йоруичи перебирается в кресло, залазит с ногами и обнимает колени (сесть в любимую позу — по-турецки — мешают тугие брюки). — Тут появился какой-то парень, он все что-то о тебе разнюхивает. И еще этот извращенец шпионит за твоими окнами. Так что, завязывай рассекать по дому в неглиже.
— Серьезно, что ли? — Хисана неприлично прыскает вином. Встает, ставит бокал и вертится на одной ножке, будто юла: — Неужто нехороша?
— На мой взгляд — плосковата, — хмыкает Йоруичи и ловко уворачивается от диванной подушечки. — Эй, ты не дослушала! Я хотела сказать: а в целом — ничего. — Подмигивает, и обе хохочут.
Йоруичи успокаивается первой.
— Слушай, — в золотистых глазах — азарт охотящейся кошки, — ты говорила, что эти… как их там… косплейщики … оставили у тебя свои костюмы?
— Угу, — понимающе кивает Хисана. — Поиграем?
Йоруичи спрыгивает с кресла. Подходит к окну, будто поправить занавесь… А потом, взявшись за руки и смеясь, молодые женщины исчезают в лабиринте ширм.
***
Эшли Дворкович всегда костерит начальство, на чем свет стоит. Но сегодня — особенно. Еще бы, он вообще-то нанимался секретарем-референтом, а не сыщиком! Нет, он, конечно, не против поиграть в Джеймса Бонда, когда за это нормально платят. Но за те же деньги мокнуть здесь, под окнами боссовой дочурки, пока папаша, этот урод Хендрикс, там саке распивает с девчонками — это же верх бесхребетности! Да уж, Эшли, низко же ты пал. Только и можешь, что бухтеть, пока никто не слышит. А стоит только какому-нибудь дорогому галстуку замаячить на горизонте — сразу вытягиваешься во фрунт и киваешь, как деревянный болванчик: «Да, сэр. Нет, сэр». Во всем виновато происхождение: не повезло тебе, Эшли, родился ты в семье ученого-серба. Вот теперь хлебай полной ложкой: для шефов ты — все равно, что террорист.
Но почему верхушку никогда не заботит спецодежда рядовых сотрудников? Этот бушлат же на два размера больше. Ни от ветра, ни, как выясняется, от дождя не спасает.
— Черт! — восклицает Дворкович, когда особо назойливая капля затекает за шиворот. И, пытаясь вытряхнуть ее, со вкусом матерится — сначала по-английски, потом по-сербски — потому что намокает еще больше. Но через минуту, потеряв из виду объект, ругается еще громче и злее.
Бесы побрали бы эту ненормальную! Бегает по квартире едва ли не в чем мать родила. Рыдает над книгами, сидя на подоконнике. Живет с клёвой чиксой, но без розовости. Разговаривает с кошкой. И чем — непонятно — она так интересна Центру? С боссом-то все ясно — дочка все-таки. Хотя, разве нормально: вспомнить о дочери аж через семнадцать лет и не рваться встретиться? Абсурд какой-то.
Эшли всегда рассказывают только кусочек правды. Он к этому привык.
Черт. Вроде на окне та же занавеска — но почему ничего не видно? А может, это его Carl Zeiss 16 барахлит? А какую рекламу сделали: будет с вами в любую погоду? Ага. Гляди!
Блин, этот коммуникатор всегда так не вовремя. Что? Опять сообщение от неизвестного номера?! Да задолбали, грёбанные спамеры! Хотя… Этот кажется знакомый. От искушения даже пальцы свербят. Все равно смотреть не на что… И вообще — должен же у человека быть перерыв. Отбросив сомнения, Эшли нажимает копку Read message и ныряет в просторы чата.
funky
2008-09-25, 02:25 p.m.
Прости, что опять беспокою тебя. Ты не ответил на мое первое письмо. Но я привык, мне никто не отвечает )))
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:27 p.m.
Кто ты и почему мне пишешь?
funky
2008-09-25, 02:30 p.m.
Я всем пишу. Нахожу данные в профилях на разных сайтах и пишу. Может кто-то ответит
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:32 p.m.
Зачем?
funky
2008-09-25, 02:35 p.m.
Я должен рассказать людям нечто важное. Но они оправляют меня в спам. Мне не верят.
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:37 p.m.
Ты не сказал, кто ты…
funky
2008-09-25, 02:39 p.m.
Я знаю…
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:42 p.m.
Ну так ответь…
funky
2008-09-25, 02:45 p.m.
У меня мало времени. ОНИ скоро придут за мной. Ты наверно думаешь, что я псих. Но я не псих. Мне просто страшно. Очень страшно. Поверь, меня заставили. Они сказали, что сотрут меня…
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:47 p.m.
Кто эти ОНИ? Якудзы? Инопланетяне? Белое братство?
funky
2008-09-25, 02:50 p.m.
Они называют себя Хранители. Они знают про людей все.
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:53 p.m.
ОНИ хотят захватить планету?
funky
2008-09-25, 02:55 p.m.
Нет, собираются лишить всех памяти. Говорят, что когда Клинок поразит Сосуд, Свет сотрет всё, чем мы жили… А потом … они превратят нас в рабов. Я знаю.
elk from Harry Potter
2008-09-25, 02:58 p.m.
Как этого избежать?
funky
2008-09-25, 03:01 p.m.
Нужно не допустить, чтобы Клинок поразил Сосуд!
elk from Harry Potter
2008-09-25, 03:03 p.m.
Где найти Клинок и Сосуд? Что это такое?
funky
2008-09-25, 03:09 p.m.
Прости, больше говорить не могу… Они идут.
funky
2008-09-25, 03:11 p.m.
Есть легенда. Найди ее. Все поймешь…
Фанки теряется. А Эшли по сотому кругу перечитывает разговор. Этот парень явно чокнутый. Что за бред он нес?! Что за клинок? Что за сосуд? Ага, он бы еще легенду о Святом Граале вспомнил. Бедняга, судя по всему, большой поклонник Дэна Брауна. Нужно будет, на всякий случай, пробить этого горе-заговорщика по базе…
Вскидывает глаза на окно: какое-то шевеление. Приникает к биноклю — вау! Не глядя, опускает коммуникатор в карман и, ухмыляясь, устраивается смотреть представление. Это настолько горячо, что даже дождь нипочем.
***
Хисана изображает зайчика. Йоруичи в коротеньком черном платье с передничком — горничную. Сотни гигагерц звука заставляют дребезжать стены: для их спектакля трэш — в самый раз. Как и пляски на котацу 17 (они специально притащили старенький из чулана за ширмами), и вино прямо из горлышка.
Звонок слышат не сразу: слишком много смеха и музыки. Хохоча, Хисана бежит открывать. Возвращается растерянная:
— Разве мы заказывали пиццу?
— А ну-ка зови этого посыльного сюда, — настораживается Йоруичи.
Что-то новенькое. До этого был лишь один соглядатай. Кажется, Хисана становится чересчур популярной. Вокруг нее — прямо заговор теней. И к приходу хозяйки с незваным гостем Шихоуин успевает разыскать веревку, и сейчас, лишь кивнув вошедшим, закрепляет ее на спинке стула.
За Хисаной семенит невысокий полноватый паренек лет семнадцати. Широкие джинсы, бейсболка, форменная футболка прямо поверх рубашки. Мокрый весь. Совсем не выглядит подозрительным. Просто … от него так и пахнет тайной. Запах совсем слабый, почти выветрившийся. А секрет, похоже, слишком тяжел для него. Вон, поник весь. Разве можно доверять что-то важное такому слабаку?! Непрофессионально. О, так он еще пугливый, ко всему прочему: дрожит весь, хоть в комнате — только две девушки-косплейщицы. Неинтересно, фыр…
— Ч-что з-здесь п-п-происходит? — разносчик пиццы пятится к дверям.
— Куда же вы, господин? — обижается Хисана. — Мы же играем. Садитесь, — и, улыбаясь, указывает ему на стул.
Парень бочком, неуверенно добирается до предложенного места и осторожно садится. Опасается не зря — веревка, будто живая, скользит вокруг локтей, сводя их за спинкой. Девушки улыбаются ослепительно и нежно. Невинно хлопают ресничками.
Та, что повыше, садится на колени, ведет пальчиком по груди и томно выдыхает прямо в ухо:
— Скажи, кто тебя прислал?
И почему-то невозможно лгать.
— Х-хозяйка…
— Поточнее, — губы — чувственные, горячие — спускаются от уха к ключице.
— Я… я… — он не в силах сдержать стон, — я не знаю ее имени… У нее художественный салон есть…
— Томоко-сама! — ахает Хисана, до этого безучастно наблюдавшая за экзекуцией.
Телефон. И куда он вечно девается? А, вот, они же и закидали вещами. Но прежде, чем девушка успевает снять трубку, аппарат сам разражается тревожной трелью.
— Йоруичи-сан? — голос извиняющийся. Незнакомец старается скрыть свое волнение.
Хисана протягивает трубку подруге:
— Тебя. Мужчина.
— Меня? — глаза той становятся по-кошачьи круглыми. — Я никому не оставляла этот номер… Кроме… Черт… Да как он посмел! Я же запретила ему звонить сюда! — срывается с коленей пленника и выхватывает у Хисаны телефон: — Что случилось? — и дальше слушает, беспокойно комкая край кружевного передника. — Я скоро буду…— заверяет она собеседника и оборачивается к онемевшим свидетелям этой сцены: — Его, — кивок на посыльного, — запрем в ванной, а ты, — Хисане, — едешь со мной…
***
— Сохатый, прием.
— Да, босс. Слышу отлично.
— Доложить обстановку!
— Объект начал движение. Вывожу изображение на монитор. — Эшли чертыхается.— Да что сегодня с аппаратурой?! Шеф, видите их? Странно, они почему-то движутся в противоположном направлении…
После короткого молчания:
— Все равно, продолжай наблюдение. До связи.
— Эй… Я голоден и замерз… Эй… Как всегда — самое главное его не волнует! — Дворкович потрясает кулаками в бессильном гневе и по инерции продолжает вслух, ибо так легче отпугнуть одиночество: — Интересно, куда это направились наши красотки?!
А что, это ему даже на руку: пусть покатаются, а у него есть несколько вопросов к тому парню в их квартире… И, насвистывая, Эшли направляется к пожарной лестнице.
Какой насыщенный сегодня день: капля к капле — и набралась целая история.
______________________________
15 Здесь и далее цитаты из романа Харуки Мураками «Дэнс, дэнс, дэнс…» выделены курсивом.
16 Бинокль Carl Zeiss Conquest 10x56 T предназначен для охоты в сумерках и ночью. Если верить рекламе, им пользуют сыщики и шпионы.
17 Низкий столик с вмонтированным внутрь электрообогревателем. Нижняя часть стола накрывается стеганым одеялом, на которое кладется сама столешница. Люди греются, просунув ноги под одеяло. Для сидения за столом часто используются плоские подушки.
Глава 3. Слезы богини
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: сюрреализм и авторские тараканы; наверное, ООС и по-прежнему фривольное обращение с матчастью))))
БЛАГОДАРНОСТЬ: Главка написана в соавторстве с Чероки Иче, за что той честь, хвала и ведро хурмы
Глава 3. Слезы богини
Тоска прячется за гобеленами с танцующими журавлями. Вздыхает в занавесях. Грациозно изгибается в икебане, похожей на осень. Дым от многочисленных курильниц делает мысли невесомыми. Из-за этого в голове пусто. И как-то предательски хорошо. Он лежит на мягком футоне и тупо глядит в потолок. Это — комната принца. А хотелось — в камеру узника. Ведь здесь есть только печаль — воздушная и прекрасная, как пение флейты… И никакого отчаяния. Он встряхивает головой и упрямо пытается думать, с каждой мыслью понимая все отчетливее: выбрать не сможет. Никогда. Но от осознания этого почему-то не стыдно. Может быть оттого, что размышления неотступно соскакивают на Хисану: он представляет ее во всех мелочах; все их дни из тех пяти лет.
Цветы увяли.
Сыплются, падают семена,
Как будто слезы...
Сыплются, падают семена,
Как будто слезы...
Глаза слипаются. Сознание тонет в сладковатом дурмане благовоний. Дракон на запястье словно урчит. Довольный.
Нет сил противиться сну. Дремота невесомо трогает лоб и ласково шепчет: «Все будет хорошо». Он засыпает почти счастливым.
Сновидение — картинная галерея. Полотно первое — монументальное. На переднем плане — величественное дерево. Его крона подпирает небо. Его ветви могучи, раскидисты и совершены в своей наготе. Дерево стремится все выше: ему нет дела до суетных вёсен. Но эта царственность — внешняя. Миг, приближение — и зритель внутри: под корой омерзительно. Здесь снуют черви, обращая в труху древесную плоть. Еще ближе, и заметно — не жизненные соки бурлят в этом исполине, а трупный яд. А если спуститься ниже и глубже, то станет видно, как гниют корни. Дерево уже давно не приносит плодов. Небо над ним бессолнечное, а земля под ним — растрескавшаяся пустыня. И первый же ветер — вольный и бесцеремонный — легко повергнет этого титана. Просто здесь нет ветров. Вот к дереву спешит мужчина. Он прикрывает ладонью хрупкую веточку. На ней — весело перешептываются молодые, еще клейкие, листочки. Молодой человек прививает черенок к одиноко склоненной ветке. И тоненькая пришелица благодарно улыбается ему первым цветком. Но ненадолго. Дурная кровь дерева отравляет ее, цветы облетают, листья вянут. А сама она сгибается и чернеет. Тихо, без жалоб и просьб. А дерево — только надменно скрипит ветками, осуждая неудавшегося селекционера. Рядом с этой картиной пусто и холодно. И тяжко смотреть на согбенного человека, сжавшегося в комок у корней.
Бьякуя стонет и пытается вырваться из сна. Не получается. Но картина меняется. Теперь он видит вереницу людей. Они горды, высокомерны, невозмутимы, они созерцают действительность с холодным превосходством сильных мира сего. Они делают лишь то, что правильно и проверено веками. Процессия бесконечна, и у крайних не видно лиц. Но каждый шаг этих людей выверен и исполнен достоинства. И, кажется, сами их фигуры выражают брезгливое пренебрежение к слабакам, позволившим сердцу взять волю над разумом. И напрасно ждать от них понимания желаний и порывов живого, они умерли слишком давно. Один человек останавливается.
Дедушка.
Гинрей лишь качает головой, с сожалением и укоризной. Словно говорит: «Да как ты вообще можешь сомневаться»…
И будто подтверждая его немое нарекание, на холсте судьбы прорисовываются весы. Все предки, один за другим, заполняют одну чашу. На другой — лежит та самая хрупкая ветка с молодыми листочками и шариками бутонов. Ну где ей перевесить!
И он почти облегченно вздыхает, оттого, что зрелище тонет в тумане. Розоватом. Утреннем. И чудится нежный смех, скрытый в ароматах рукавов. И зонтики оминаэси18 на фусума — будто живые — дрожат на ветру. Протяни к ним руку, и ладонь наполнится душистым золотом. Сердце осветится легкой улыбкой. И уляжется беспокойство. А потом и вовсе охватит радость, когда вместо ропота предков, он услышит:
— Привет.
Он вздрагивает и открывает глаза. Она сидит у его ног, светящаяся, в рыжем платье. Совсем как та, которую он оставил в парке. Улыбается ему, чуть наклонив голову.
— Ты? — не веря, шепчет он.
Она просто кивает. И мужчина не удивлен. По чести, ему все равно галлюцинация это или призрак. Но он все же протягивает руку, касается ее пальцев. Странно — теплая.
Она отвечает на рукопожатие и тихо произносит:
— Не думай о прошлом, там только боль.
— О чем же мне думать? — он в недоумении.
— О будущем, это легко, — и смеется, серебряно и свободно, как полевые колокольчики. — Глупый-глупый Бьякуя, разве ты забыл: меня не стереть. Я — это другое ты. Сердце обязательно вспомнит, оно вспоминает всегда…
Они сидят рядом прямо на полу. Вокруг клубится сумрак, а им светло. Они молчат. Но когда ей приходит пора уходить, он сжимает ее руку, крепко, наверное, до синяков, и говорит:
— Я верю.
— Я сохраню, — отвечает она. И в тот же миг огромные белые крылья обнимают его, пеленая и баюкая. Он тянется к ней, чтобы поймать и удержать, но она — еще мгновенье назад материальная — тенью проскальзывает сквозь объятья, и милый образ исчезает в вихре золотых искр. На футон сыплется желтый цветочный дождь. Бьякуя просыпается еще раз.
Свет. Такой яркий, что он инстинктивно закрывается рукой. Клеймо вспыхивает огнем, будто дракончик хочет вырваться из пут, связывающих его с человеком. Мужчина душит стон, замечая новую гостью.
Она парит у его лежанки. Крылатая. Прекрасная. Слишком солнечная, чтобы ночь могла победить ее сияние.
— Аматэрасу? — он вскакивает, по-детски трет глаза и глупо хлопает ресницами.
— Как ты посмел явиться в мой храм, шинигами?
— Простите, госпожа, — но смотрит упрямо, глаза в глаза. — Мне нужны были ответы.
— Ты лжешь, — слова холодные и резкие, словно взмах Кусанаги-но цуруги19.
Он не отводит взгляд. Его сердце еще помнит тепло ее улыбки, и поэтому он может открыто глядеть в лицо даже самому великому божеству. Говорит тоже уверенно:
— Я бы никогда не решился нарушить ваше спокойствие, не имей я на то веских причин. Моя жена, она не совсем обычная. У нее есть крылья. Но в Обществе Душ никто не помнит о крылатых. Я знаю цену своей дерзости и готов ее заплатить.
И с легкой усмешкой ловит ее удивление: тонкие брови богини ползут на лоб, большие глаза округляются. Но через секунду она вскидывает точеный носик и хмыкает, мол, соблюдай субординацию. Затем снисходит до ответа:
— Ну что ж, иди за мной, и никаких вопросов, пока я не разрешу тебе говорить.
Он кивает, понимающе и благодарно.
***
Коридоры… Запутаннее лабиринта. Кажется, им не будет конца. Она летит впереди, и следовать за ней приходится едва ли не в шунпо. Хранители в масках, крылатые женщины, челядь обоих полов — все, завидев ее, простираются ниц и не решаются поднять головы. И Бьякуе крайне льстит, что он больше не пленник, и что сама владычица Равнины Высокого Неба благоволит ему. Мог ли он подумать, что испытание Верховного Хранителя так обернется?
Очередная дверь распахивается, как по волшебству. На пороге, преклоняя колено и касаясь рукой пола, — длинноволосый мужчина в жемчужно-белых одеждах. Аматэрасу проходит мимо, словно он — тень, едва задевая слугу краем своего сверкающего платья. И потом, не оборачиваясь, поясняет удивленному Бьякуе:
— Это — Микуратанано-но, мы в Священном Хранилище. Тут покоятся величайшие знания. Микура, дорогой, — с легким пренебрежением в голосе, — принеси нам Скрижаль Света.
Мужчина поднимает на нее взгляд (глаза у него прозрачно-серые — замечает Кучики).
— Но, владычица, разве можно…
— С каких пор ты стал обсуждать мои приказы?
— Повинуюсь, — и уходит, пятясь.
Небесная императрица любезно предлагает опуститься на татами, и Бьякуя с удовольствием принимает приглашение. Позиция выгодная — перед глазами как раз точеный профиль Аматэрасу. Она вздыхает, по щеке бежит слеза, которая, падая на мягкую подстилку, превращается в жемчужину. И на сердце наваливается едва ли не мировая скорбь. На земле, должно быть, сейчас дождь, как всегда, когда плачет Солнце. Тихий, без привычных властных ноток, голос он различает не сразу, оглушенный этой божественной печалью.
— Чинатсу умела ткать будущее. Я любила ее за талант и покорность. Я знала: если она соединится с Хранителем, их ребенок будет вместилищем света. Поэтому я не противилась их с Микуратанано-но любви. Да и невозможно было: стоило этим двоим взяться за руки — темнота поджимала хвост. А в ту ночь, когда родилась Хисана, мы устроили праздник. И я позволила солнцу и луне сиять рядом. Все были счастливы. Пятнадцать лет счастья… А потом родилась вторая, Рукия. И великая скорбь обрушилась на нас. Здесь умирают редко. Смерть боится меня, я прогнала ее к вам, небом ниже. Но в тот день смерть осмелела и украла жизнь моей дорогой Чинатсу. Уж не знаю, как и почему, но моя ткачиха оказалась в Обществе Душ и должна была уйти на перерождение. Совет 46 отказался выделить отряд, чтобы разыскать ее… И тогда ушла Хисана. Забрала маленькую Рукию и ушла, не простившись. Больше мы ничего не слышали о ней…
Вздохнув, Аматэрасу отрывается от созерцания пространства и дарит шинигами лучезарный взгляд:
— Я держала Чинатсу за руку и поклялась ей беречь ее детей. Я не сдержала обещания. Поэтому ты… прошу… позаботься о ней…о нашей Хисане… — и уже не сдерживаемый всхлип. Что делать, когда плачут богини?
— Вот, — в тонкой ухоженной ладони — горка отборных жемчужин, — возьми. Тебе пригодится…
Бьякуя с благодарностью принимает великий дар и успевает спрятать за пазуху, до того, как возвращается Бог Священного Хранилища. С поклоном Микуратанано-но передает свиток Владычице Такама-но хара20 , и она с почтением касается древнего манускрипта.
— Скрижаль Света никогда не покидала Хранилища… Никто из тех, кого пугает смерть, не читал ее прежде. Запомни, когда подует седьмой ветер, свиток разлетится в прах в твоих руках, чтобы вернуться сюда. Успей прочесть. И не верь камню — ему слишком тяжело думать, — так говорит Аматэрасу и вручает Кучики драгоценный документ.
Любопытство жжет пальцы. Боги ободряют его взглядами: «Сделай, что хочешь». И он разворачивает свиток… Невыносимый свет, кажется, выжигает глаза. Он закрывается ладонью, но письмена не выпускает. Реальность исчезает с тошнотворной быстротой.
Кучики Бьякуя просыпается. В какой уж раз за эту ночь. Оглядывается: помещение знакомо до каждой мелочи — его комната в родном имении. Хаори и Гинпаку аккуратно сложены на тумбочке, кенсейкан отсвечивает из раскрытой шкатулки. Значит, Храм Семи Ветров — просто сон? Но с каких это пор после снов остаются отметины на запястьях? А за пазухой — достает — пригоршня жемчужин? Он что, впадает сомнамбулическое состояние и грабит ювелирные магазины? Бьякуя уже близок к отчаянию, но тут взгляд выхватывает из полумрака очертания, будто нарочно высвеченные, некого длинного округлого предмета. Мужчина протягивает руку — под пальцами шершавость старинной бумаги. А в дунувшем ветерке — лукавый смех богини.
До рассвета лежит без сна, а утром узнает, что в Сейрейтейской библиотеке нет и никогда не было служителя по имени Хаиро. И даже не удивляется.
Аматэрасу прячет улыбку за веером облаков. И шелестом листвы, шорохом камней под ногами напоминает: «Береги ее, без нее мир станет хуже». Он лишь усмехается в ответ: в его жизни уже были пятьдесят лет темноты. Теперь будет только свет…
Кажется, сегодня предстоит серьезный разговор с командиром — Ямамото не любит прошения об отпусках…
________________________________________
18 Цветок валерианы, один из любимых японцами осенних цветов и «семи осенних трав». Многолетнее растение, цветет мелкими бледно-желтыми цветочками в форме зонтика. В поэзии постоянно обыгрывается как образ девушки или молодой женщины.
19 Буквально — «меч коситель травы». Священный меч, позднее ставший символом императорской власти.
20Такама-но хара (др.-япон. «равнина высокого неба») — в японской мифологии верхний небесный мир, место обитания небесных богов, божественных предков, в отличие от земли — места обитания земных духов и людей. Здесь владычествует богиня Аматэрасу, главное божество синтоистского пантеона, расположены её дом, рисовые поля.
Глава 4. в комментах
@темы: фанфики
-
-
10.03.2010 в 06:24-
-
10.03.2010 в 07:16-
-
12.05.2010 в 11:04Мечтай — и тебе будет, что вспомнить. Мечта — крылатая поэтесса. Память — хороший фотограф. Вместе они подарят тебе небо — ведь ты всегда отпускаешь синиц — и поселят в твоих снах принца — только распахни пошире свое сердце. Мечта всегда ходит с фонариком, значит, с нею тебе нечего бояться. Поэтому Хисане не страшно. Никогда. Совсем. Ей смешно и хочется взлететь, чтобы стереть с неба эту тучевую насупленность. Ведь из-за этой небесной хмурости уже который день хнычет солнце. Вон оно — бледное, плоское, предзакатное — мчит следом за их с Йоруичи машиной, будто круглый как блюдо воздушный змей на тонкой нитке. Солнце тоже уходит от преследования. От тусклости этого дня. От одиночества в толпе надменных облаков. Продирается через зыбкие взгорья туч, стирает бока о свинцовую гладь небесной равнины и тихо-надрывно кричит: «Подождите, ну подождите же», — словно боится не сказать самое важное.
Хисанин взгляд падает вниз: с небес на землю. За окном — догонялки со столбами. Когда автомобиль едет очень быстро, — вот как их сейчас, — то внизу, почти под колесами ткётся полотно: споро сучится основа, снует невидимый челнок, добавляя в узор пожухлость травы, серебрянность дождя, яркость осени. Кайма получается пестрой. Позади — выскакивает атласно-гладкая лента автомагистрали, с нашитыми на нее разноцветными бусинами машин.
И снова вверх, выше, за облака, и становится заметно, что всё — люди и машины, дома и горы — вплетено в ткань мироздания. Там, на небе, никогда не замирает ткацкий станок. Постоянно скрещиваются нити: основа-уток, основа-уток. Сливаются воедино мужчина и женщина — разные и взаимодополняющие — и рождается третий… Чтобы соткать свое неповторимое полотно судьбы. И только мечта превращает новорожденного из ремесленника в творца.
Кажется, она говорит это вслух. Если верить недоумению в желтом взгляде подруги. Хисана хихикает. Йоруичи с показным негодованием качает головой:
— Гуманоиду больше не наливать, — и получает тычок острым кулачком. — Эй! А если мы в столб влетим! Ну, раз твою же мать: хвост привязался!
В зеркале заднего вида — машина с красно-синей мигалкой.
В Хисане просыпается законопослушность:
— Немудрено, ведь мы так несемся! Оштрафуют же!
Йоруичи взрывается хохотом:
— Меня!? Пусть сначала догонят! — и потом лукаво, с подмигиванием: — Мне тут Кискэ мою ласточку, — любовно оглаживает руль, — чуточку апгрейдил.
Нажимает какую-то кнопочку — и «Феррари» на грани полета. Обе женщины смеются, когда скорость смазывает ошарашенную физиономию очередного постового.
И вперед, наперегонки с ветром.
— Ты же говорила: в машине был жучок? — вспоминает Хисана. — И как мы от него избавились?
Йоруичи хмыкает:
— Приехали! Ладно, еще раз, специально для мечтателей — я сразу же пересадила его на другую тачку. И жучок наш — тю-тю — улетел.
Хисана смотрит на желтоглазую почти с восхищением:
— Иногда я тебя боюсь…
— То-то же! — довольно жмурится Йоруичи и лихо сворачивает с шоссе. «Феррари» недовольно подпрыгивает на кочках проселка. Роща вокруг густеет и темнеет.
— Куда мы?
— В гости, — и желтые глаза сосредоточиваются на дороге. Хисана молчит, откинувшись на мягком сидении. Деревья вокруг — словно ноябрьские. Обнаженные ветки когтят краску на корпусе, скребутся в окна. Бездомные. Одинокие. Тоскливые.
Полянка словно выпрыгивает из-за стволов. Слишком зеленая на фоне царящего вокруг безлистия. Этот изумрудный ковер — устье тропинки, убегающей под веточную арку. И нэко с поднятой лапой — приглашение войти и гарантия благополучия. И что-то по-детски озорное просыпается в душе при взгляде на ушастый идол. Вспоминается недавний косплей. Да и спутница-кошка видится в ином свете.
Хисана любит тропинки, уводящие в лес. По этой — пускается чуть ли не вприпрыжку. Дорожка обрывается у храмовой лестницы. Хисана замирает на нижней ступеньке. Задирает голову и, закрыв глаза, слушает, как наверху печалятся бамбуковые колокольчики. Йоруичи берет подругу за руку и подбадривает:
— Скорее! Нас уже ждут!
И верно: старый монах, опёршись на узловатый посох, встречает их у входа в храм.
Йоруичи кланяется и становится серьезной.
— Досточтимый Хаиро, позаботьтесь о моей подруге. Я скоро приеду за ней, — и подталкивает Хисану вперед.
— Не волнуйтесь, Йоруичи-химе, для старого Хаиро честь помогать вам. Мой дом — ваш дом. Вашей знакомой здесь будет хорошо, — и совсем по-европейски протягивает руку. — Зовите меня просто Хаиро, без формальностей.
— Хендрикс, Хисана, — девушка отвечает на рукопожатие.
— Я слышал о вас. Дитя двух наций, да?
Ошарашенный взгляд и кивок:
— Это фраза моего отца… Вы его знали? — девушка цепко вглядывается в собеседника.
Однако старик наклоняет голову и уходит от темы:
— Идемте, рис готов. За котацу и поговорим.
Обернувшись на пороге, Хисана замечает лишь взмах бордового «хвостика» — Йоруичи и след простыл.
Монах змеисто улыбается, исследуя гостью тусклым, будто припыленным, взглядом…
-
-
12.05.2010 в 11:09Кискэ курит редко и мало, потому что у кошек от запаха табака пропадает нюх. Обычно ему хватает одной-двух сигарет — как раз на одно-два воспоминания. Но на сегодняшнее потребуется полпачки. Потому что оно не принадлежит ему одному. Потому что серебряная нить, связывающая души, вибрирует, и скрытое в глубинах сердца становится явным…
Затяжка, дым в осеннее небо, барабанная дробь вновь начавшегося дождя…
И перед глазами, ведя обратный отчет, качается Маятник…
«Плоский математический маятник со стержнем — система с одной степенью свободы. Если же стержень заменить на нерастяжимую нить, то это система с двумя степенями свободы со связью. Переход от одной к двум степеням свободы очень важен»…
Голос учителя уныл, но, отражаясь от стен большой, ярко освещенной залы, где проходит урок, звучит гулко и даже солидно. Этот звук заставляет парнишку — дабы отогнать сонливость — упрямо тряхнуть светлой шевелюрой и спросить:
— Но ведь маятник не начинает колебаться сам, ни с того ни с сего?
— Совершенно верно, мой мальчик, сначала на него должна воздействовать некая внешняя сила…
Но тут судьба, ухмыляясь, подносит к ленте воспоминаний монтажные ножницы. Чиркает — и из жизни исчезает несколько лет. Словно он заснул, и проснулся на том, что он — уже не мальчишка, а юноша — с тошнотворной скоростью низвергается в бездну. Глаза зажмурены, в ушах — ветер. Хлюпает, раскрывая мокрую теплую пасть, вода… Взвизгивают женщины… И чьи-то руки не дают утонуть.
В себя приводят бесцеремонно — пиная ногой в бок. Он вздрагивает и инстинктивно пытается свернуться клубком, чтобы уберечь живот. Сквозь завесу дурмана, все еще застилающую глаза, ему видно только обувь разной степени поношенности. Обладатель коротких потертых сапог присаживается возле него на корточки. Этот парень брит наголо и у него широкий приплюснутый нос. Красное лицо приближается почти вплотную и можно даже разглядеть все морщины и оспины… Мерзкий. И вонючий к тому же. Остается только брезгливо отвернуться.
— Нет, вы видели? — аж подскакивает разглядывающий его стражник. — Он еще и рожу воротит! — теперь следует пинок поувесистее, до звездочек перед глазами. — Мы сейчас тебя манерам учить будем, чтобы знал, как вламываться в купальню госпожи принцессы! — и зверски склабится: дескать, щаз развлечемся!
Остальные ёдзимбо21 покатываются и, держась за бока, ёрничают.
— Да вы посмотрите, какой он беленький. Прямо, гайдзинской ангелочек, с неба скинутый, — булькает сквозь смех первый — очень красивый, лет двадцати. — Может, поищем у него крылышки?
Пленник неловко, слегка пошатываясь, поднимается. Он смотрит на обидчиков без страха. Скорее, с легким презрением. Большие серые глаза, кажется, пронзают насквозь, до самых потаенных уголков души. Холод взгляда не смягчают даже пушистые, слишком темные для блондина, ресницы. Но самоуверенные стражники не чувствуют затаенной угрозы: сальные шуточки так и сыплются.
— Зуб даю, — приплясывает вокруг старших щербатый босоногий мальчишка, — это тот самый тэнгу22, которого недавно встретили наши в Западном Руконгае! Ну, помните же, недалеко от горы Коифуши23?! — шепелявит малец нещадно, едва разберешь, что говорит.
— Тэнгу не тэнгу, — скребет затылок верзила, одетый в украшенную листком клена24 бирюзово-зеленую хаппи25, натянутую прямо на обнаженный мускулистый торс, — но с темными силами точно водится, недаром же волосы у него такие светлые26.
— А кожа какая белая! И, наверное, нежная! — масляно тянет все тот же красавчик. Он делает шаг в сторону нарушителя. Незнакомец отпрыгивает в строну, но… попадет прямо в лапищи красномордого. Одной рукой ёдзимбо сжимает его плечо, другой — срывает хламиду — единственное одеяние пришельца.
Взгляды стражников наливаются похотью, кажется, из их оскаленных по-звериному ртов капает слюна, как у голодных собак, почуявших запах пищи, — незваный гость оказывается неожиданно хорош собой.
Раздается грохот — из разорванной одежды пленника выпадет веер. Тессен. Словно брошенный вызов.
— О, да ты экипирован! — лыбится масленый красавчик. — Держи его крепче, Дзюн, сейчас я ему объясню, что ходить в гости с оружием — невежливо! — и распутывает свой расшитый журавлями оби.
Пленник и сам до конца не понимает, что происходит. Тело работает, словно заведенное. Мозг, неожиданно проснувшись, спешно достает из тайников подсознания нужные навыки. Несколько стремительных движений — и Дзюн повержен. Кряхтит под тяжестью нарушителя, заламывающего ему руку и прижимающего к горлу острые края тессена.
И, насмешливо взглянув на опешивших товарищей Дзюна, нарушитель произносит обескураживаще спокойно:
— Рыпнешься — прирежу, — и одаривает всех полубезумной улыбкой убийцы. И почему-то у бравых телохранителей тут же проходит весь запал.
— Эй, что вы там затеяли?! Отпустите его! — в круг выскакивает девочка лет двенадцати. На ней, наверное, с десяток кимоно, а на голове — целая клумба. Огромные янтарные глаза сначала полыхают негодованием, потом — оценив ситуацию — окрашиваются недоумением. Она хватает ртом воздух, внезапно растеряв слова.
Стражники тут же падают ниц, бормоча извинения и что-то еще про необыкновенную доброту Йоруичи-сама.
А пленник с ужасом осознает, что совершенно наг, и, забыв об оседланном противнике, прикрывается веером, краснеет до ушей и нелепо улыбается.
Девочка фыркает и, отвернувшись, подходит к верзиле в гербованной куртке:
— Встань, Дайчи. Разве я не просила уже столько раз обходиться без всех этих церемоний!
— Просили, ваше высочество. Но Дайчи слишком жалок. Он недостоин смотреть на ту, чьей красоте завидует солнце.
Девочка морщится:
— Прекрати! — Тон у нее, однако, командирский, отмечает пленник. Дайчи поднимается, но застывает в почтенном полупоклоне, не смея поднять взгляд на свою хозяйку. Юная принцесса подбоченивается, должно быть, чтоб придать своему виду солидности и продолжает раздавать приказания: — И проследи, чтоб этого … бесстыдника… — у нее даже уши пунцовеют, когда она тычет пальцем себе за спину; (манер никаких!) — одели и привели ко мне. Я жду его через четверть часа. У меня куча дел… — гордо взмахивает пестрым, как павлиний хвост, подолом не без достоинства удаляется.
— Повезло тебе, парень, — Дайчи помогает нарушителю подняться. — Йоруичи-сама сегодня добрая. — И повернувшись к остальным: — Вы все слышали — живо принесите одежду. — Когда подчиненные убегают — а теперь уже нет сомнений, что Дайчи здесь главный, — ёдзимбо улыбается куда дружелюбнее: — Ну, давай знакомиться, что ли. Я Дайчи из рода Кашеваги. Моя семья с незапамятных времен предана клану Шихоуин. Я с готовностью умру за свою госпожу и убью любого, кто подумает причинить ей вред. — Стражник гордо выпячивает грудь.
Юноша растерян: глупо ведь, не помнить собственного имени! Но солнечный луч, порезвившись в его волосах, решает помочь и высвечивает иероглифы на верхней планке веера. И словно кто-то внутренний прочитывает эти знаки. Имя. Урахара Кискэ. Ну что ж, за неимением другого — сгодится. Это сейчас, из-за амнезии, собственное имя звучит чужеродно.
— Счастливчик ты, Урахара, — похлопывает его по плечу Дайчи. — Вон тебе одежду принесли, живо натягивай и дуй к госпоже — Йоруичи-химе не любит ждать.
Однако, даже завершив туалет, к принцессе Кискэ попадает не сразу: оглядев его, Дайчи давится смехом.
— Да ты и впрямь с луны свалился, если не знаешь, как хакама надеть! Хорошо, ребят здесь нет — позору было б не обобраться! — и, наплевав на смущение и протесты Урахары, раздевает его и показывает, как одеться правильно. У Кискэ от стыда сердце ухает где-то в горле. — Слушай меня и постарайся все запомнить, — покончив с переодеванием, говорит Дайчи.
До главного флигеля — иди и иди, ведь имение разбросалось на целый квартал — так что стражник успевает вкратце пересказать историю клана Шихоуин. У двери, ведущей в личные покои принцессы, Дайчи кланяется и отступает назад:
— Дальше ты уже сам.
-
-
12.05.2010 в 11:10— То есть, он из клана Ханадама? — говорит та, что постарше, сероглазая, с дерзкой челкой. Она отправляет в рот целые пригоршни фигурок ёкан27, от чего ее пальцы липнут к чайной чашке.
— Да, и дядюшка полагает, что это достойный жених для принцессы Шихоуин, — презрительно фыркает желтоглазая, та, что прибегала выручать пленника, прихлебывая чай. — Дядя считает, что незамужняя девушка не может быть главой клана. Но это же видно — он просто бесится, что на моем месте не его любимый сынок.
— И ты выйдешь за этого жемчужного28? А что, — сероглазая оценивающе оглядывает подругу, — тебе бы подошло такое имя: ослепительный цветок — это же про тебя!
— Замолчи, Куукаку, — грустно произносит Йоруичи. — Мне совсем невесело от этого.
— Кхм, — доносится от дверей, и девушки только теперь вспоминают о госте.
— Сколько ты уже там сидишь? — спохватывается юная хозяйка. — Иди к нам, выпей чаю.
— Да-да, — ослепительно улыбается Куукаку, — с вкусняшками, а то вон ты какой тощий.
И обе хохочут, беззастенчиво рассматривая зардевшегося, как заря, гостя. Он от приглашения не отказывается: в животе давно и настойчиво урчит. Познакомившись со странным юношей, принцессы подливают ему чай и подкладывают сладости.
— Ну и напугал ты нас, — подмигивает незнакомцу Куукаку. — Плещемся себе, а тут — бац! — мужик с неба падет. И главное — прямиком к нам онсэн29 . Вот ей богу, случись это у нас, в славном доме Шиба, мой старший брат тебя бы в мелкие клочья изрубил. Так что тебе повезло, что ты кланом ошибся, — и ударяет парня меж лопаток так, что тот невольно давится мандзю30 и обрызгивает чаем сидящую напротив Йоруичи. Капли и размокшие крошки стекают по прелестному личику, путаются в роскошных бордовых волосах. Несколько секунд Кискэ с ужасом смотрит на содеянное, потом берет салфетку и, перегнувшись через котацу, вытирает с принцессы брызги. И лишь потом, опустившись на колени, робко извиняется. Но звонкий смех юной главы клана разгоняет неловкую тишину.
— А ты смелый! — десятки эмоций переливаются в желтых глазах. Они – словно море расплавленного золота, тронутое легкой зыбью. И, глядя в них, совсем не хочется быть спасенным. И даже сердце на минуту перестает биться, чтобы пуститься вскачь, когда тонкие смуглые пальчики легко касаются щеки: — И очень симпатичный!
— Вы льстите мне, Йоруичи-сама, — шепчет он, упираясь взглядом в пол.
— Просто Йоруичи, договорились? — подмигивает она. А потом вскакивает и протягивает ему руку: — Пошли, я покажу тебе, где ты будешь жить.
— Ой, — спохватывается Шиба, — я совсем забыла, у меня же еще куча дел. И Гандзю там один, наверное, уже весь дом разнес! — и исчезает, словно растворившись в воздухе.
— Это шунпо, — поясняет Йоруичи, заметив растерянность в глазах гостя. — Я тебя научу потом, если захочешь! — и, схватив за руку, тащит его, смущенного и ошарашенного, за собой.
— Ты уже знаешь, что Шихоуин — клан оружейников. Но не только. Наши искони еще и Онмицукидо заведуют. Вот и я скоро капитаном стану. В общем, найдется, чем заняться, — тараторит она, но, потом осекается: — Ой, а я даже не спросила, чем ты интересуешься?
И вновь память мечется в поисках нужного ответа — словно быстро листает библиотечный каталог. А вот и подсказка!
— Книгами. Очень люблю читать…
— Для занудного книгочея ты неплохо дерешься.
— … и химией…
— Эй, ты меня вообще слушаешь? — деланно обижается она. — Хотя я, кажется, знаю кому тебя поручить.
Без проводника в этом доме немудрено заблудиться: Йоруичи то и дело сворачивает, поднимается, спускается. Как ни стремительно он следует за ней, но все равно порой ловит лишь взмах рукава фурисодэ31 — черного с кленовыми листьями цвета бирюзы и глициний — да нежный перезвон бира-бира 32.
Она останавливается у массивной двери, особенно громоздкой, по сравнению с мелькавшими перед глазами почти невесомыми фусума. Дожидается его, потом — выстукивает на отполированной поверхности некий условный сигнал.
Дверь открывается неспешно, из-за нее высовывается остроносая худая физиономия.
— Хаиро-сан, я вам помощника привела, — и легонечко подталкивает Кискэ вперед. — Он у нас просто дар небес, но вы с ним все равно построже, — хмурит бровки и грозит пальчиком, — а то — чересчур самоуверенный.
— Это мы еще посмотрим, Шихоуин-химе, — кланяется Хаиро и, распахнув, наконец, дверь, пропускает юных гостей внутрь. Урахара замирает — перед ним бесконечное множество книг.
Хаиро улыбается:
— А это и есть мое ведомство. Здесь, пожалуй, вся история Общества душ: тайная и явная. Ведь любая история — это история войн. А где война — там оружейники. Ну, что, будешь у меня учиться?
Но Кискэ не слышит слов: он завороженно смотрит на тряпичную куклу в полосатой панаме, которая будто на качели катается взад-вперед на грузиле маятника…
Ее шаги как всегда невесомы, да и реайцу она скрывает мастерски. Но он всегда успевает обернуться за миг до того, как она коснется волос. И она как обычно угождает в расставленную ловушку объятий. Он привлекает ее к себе и прячет лицо в непослушные вихры, похожие на кошачьи ушки. А в небе искрится солнце, венчая их радугой. И поднявшись на цыпочки, она тянется за поцелуем…
— Ну и как поживает старый плут, Хаиро-сан? — он с трудом отрывается от нее и целую секунду восстанавливает дыхание.
— Как всегда — нос по ветру, все про всех знает. — Ее взгляд искрится лукавством. — А может ты, ученик плута, перестанешь увиливать от темы и расскажешь, что все-таки случилось?
— Потом…
Но потом уже не до разговоров — губы заняты более важным… Лишь стягивая с нее стрейчевый топ, успевает шепнуть на ушко:
— Фиолетовый тебе идет больше.
-
-
12.05.2010 в 11:10Хисана медленно открывает глаза и жадно ловит ртом воздух. Мир в голове — наизнанку и вверх ногами. Синяки на пальцах и тепло объятий на плечах. А на сетчатке глаз, должно быть, его лицо. Он позвал, и она не могла не прийти. Через пространство и время. Нарушая законы физики. Та комната, где она нашла его, знакома до последней мелочи. Так и хочется встать и прикоснуться — к ширмам, цветам, курильницам. Пробежаться пальцами, считывая воспоминания. И она не удерживается, касается футона. И приходит имя и осознание: он в беде. Взять за руку, заглянуть в глаза, назвать по имени и негромким смехом распугать сомнения. А потом укутать в кокон крыльев с тихим шелестом: «Спи», и умчатся назад…
«Только Крылатые могут ходить из мира в мир, не теряя тела».
Она сжимает руками виски, будто надеется выдавить этот голос, проповедующий непонятные истины. От этого голоса холодно и страшно. От его звука кукожится мечта, и рассыпается надежда. И одиночество железобетонной стеной валится на плечи.
Нет. В этот раз она не сдастся. Она чувствует — отгадка близко. И завтра обязательно все выспросит у Хаиро: сегодня за угощением он звал ее «Хозяйкой» и клялся исполнить любое поручение. Но на вопросы отвечал метафорами. Завтра она запишет их… Завтра… Спать… Голова готова лопнуть. Она падает на футон. В эту ночь ей больше ничего не снится.
Его школьный приятель был прав, говоря, что в жизни нужны всякие навыки. Сейчас Эшли согласен с этим как никогда и крайне доволен собой — дверь, наконец, уступает его натиску. Воровато оглянувшись, агент Центра проскальзывает в комнату.
Пахнет косметикой и флиртом. И даже царящий вокруг хаос — мил. Блаженная улыбка, словно за ниточки, растягивает губы: женщины; хорошо.
Кто-то совсем некстати мычит в ванной. Возвращаться и вспоминать — зачем ты здесь — неприятно. Но, как говорит шеф: «Есть такое слово — надо». Эшли уныло плетется в ванную.
В глазах разносчика пиццы плещется ужас. Из-под отлепленного пластыря доносится тихое: «Рю ничего не знает. Рю только принес пиццу».
— Кто такая госпожа Томоко? — Эшли выбирает роль «доброго копа» и говорит вкрадчиво, почти просяще.
— Навасака Томоко — владелица художественного салона. Она опекает госпожу Хисану, потому что когда-то дружила с ее матерью. Она наказала Рю отнести госпоже Хисане пиццу, которую, как сказала, приготовила специально для своей дорогой девочки… Рю заплатили, Рю сделал свою работу, Рю ничего не знает… А-аааа-отпустите, пожалуйста.
Эта Томоко — знакомая шефа. Эшли не раз слышал ее имя. Ему просто хочется узнать побольше правды. Но, похоже, здесь больше ловить нечего. И, потеряв интерес к парню, Дворкович устало машет рукой:
— Иди.
Рю убегает, а Эшли прислушивается и только сейчас понимает, откуда этот раздражающий шум — за одной из ширм, превращающих комнату в лабиринт, работает телевизор. А впрочем, голос у дикторши вполне приятный.
« … районе зафиксирован еще один случай полной амнезии. Вместе с тем, в клиники города обращаются люди, жалующиеся на появление у них чужих воспоминаний».
Спокойный голос комментатора сменяется всхлипывающим женским: «Я словно вспомнила другую жизнь: какая-то неизвестная местность и незнакомые мне лица. Помогите. Я больше не выдержу»…
Телеведущая говорит еще что-то, но он уже не слушает. Чертовщина прямо. Сначала Фанки, теперь этот репортаж. Нужно как следует выспаться. И как можно быстрее.
Эшли уходит, старательно прикрыв за собою дверь.
Его встречает ночь.
Дождит. И одинокий месяц сиротливо жмется к мохнатому боку кучевого облака.
Йоруичи недоуменно хлопает ресницами, хмурится и не может взять в толк, о чем говорит Кискэ. На вникание уходит секунд пять, а потом в говоруна летит подушка.
— Ты спятил?
Он ловит ее оружие и счастливо ухмыляется:
— Нет, я вспомнил. Мы ведь хотели поговорить о деле…
— То есть, ты считаешь, что у тебя сейчас… — она меряет его взглядом; он, наиграно стыдясь, прикрывается полосатой панамкой, — достаточно презентабельный вид для деловых разговоров?
Ее наряд из одних только длинных волос они оба находят приличным.
Подмигнув ей, он водружает головной убор себе на макушку, откидывается на подушки и принимает нарочито серьезный вид:
— Так вас больше устраивает, моя принцесса?
Она, хохоча, игриво колотит его, потом укладывается на живот и смотрит ему прямо в глаза. Серо-зеленые. Омутные. Так и хочется утонуть…
— Вполне. — Смуглый пальчик рисует на его груди неведомые знаки. Недолго. Однако за пальцем охотится его рука, и вскорости «рисовальщик» пленен и исцелован. Теперь труднее удерживать нить рассуждений. — Итак, жемчуг, говоришь…
— Да, будто разорванное ожерелье. Странный герб.— Его тонкие пальцы тонут в багряном шелке волос… — Заказали три гигая.
— Клан Ханадама, — мурлычет она, устраиваясь поудобнее и разнежено жмурясь. — Руководит ими один из Хранителей. Странно, они ведь никогда не вмешивались в жизнь Общества Душ … Всегда были сами по себе. Над всеми и ни с кем. И меня, кстати, хотели отдать замуж за главу этого клана. Я видела этот герб с рассыпанным жемчугом лишь однажды, когда представители жениха приходили к моему дяде. Но прежде, чем я успела что-то разузнать — дядю убили. А свадьба расстроилась… — печально усмехается Йоруичи.
— А ты умеешь хранить тайны, — уже без шутовства произносит Кискэ.
— Я этому долго училась. А вообще не нравится мне все это. Я нутром чую, что и эти по Хисанину душу явились. Нужно отправить бабочку Бьякусику — пусть поторопится, — и она уже порывается встать. Но ее хватают за руку и тянут обратно на подушки.
— Не так быстро, мы еще не закончили.
И горячие жадные губы спускаются все ниже, заставляя ахать, выгибаться и комкать простыни…
____________________________
21Ёдзимбо — телохранители. Как правило, в поиске средств к существованию, на такой вид службы шли ронины.
22Тэнгу (яп. 天狗 — буквально «Небесная собака»; китайск.: Тянь-хоу) — существо из японской мифологии. Тэнгу очень часто носит одежду горного отшельника (ямабуси), он наделён огромной силой. Тэнгу может превратиться в мужчину, женщину, или ребенка, но его основная ипостась — босой странствующий пожилой отшельник, монах-ямабуси с чрезвычайно длинным носом. Иногда носят веер, вызывающий ужасные ураганы. Умеют летать. Говорят, тэнгу не хотят, чтобы люди жили в мире, поэтому они пытаются управлять историей людей. Как правило, прекрасные воины. Согласно легенде, сам великий Минамото Ёсицунэ учился воинскому искусству у тэнгу.
23Здесь, у северной границы этого района, недалеко от горы Коифуши (koifushi), бывший лейтенант тринадцатого отряда, Шиба Кайен, тренировал свою подопечную, Кучики Рукию.
24Слово «клен» содержится в переводе кланового имени Шихоуин 四楓院家 (shihouinke).楓 – fuu/kaede – клен. Клён особо почитается в Японии как символ учёности, величия, жизненной мудрости. На самом деле же герб клана Шихоуин выглядит иначе.
25Род куртки с гербом хозяина, которую носили слуги самураев.
26В японской демонологии светлыми или белыми волосами обладают создания нечеловеческой природы — всевозможные демоны и оборотни.
27Ёкан (яп. 羊羹, yōkan ) — японский мармелад. Готовится из бобов адзуки, агар-агара и сахара. Ёкан подается во время чайной церемонии, поскольку его сладковатый вкус прекрасно сочетается с легкой горечью зеленого чая.
28Ханадама буквально «ослепительный цветок», так в Японии называли высший сорт морского жемчуга как правило золотистого окраса.
29Онсэн (яп. 温泉? ) — название горячих источников в Японии.
30Мандзю (饅頭 ) — плюшки из пшеничной муки с начинкой из бобов адзуки.
31 Фурисодэ (яп. 振袖, дословно «развевающиеся рукава») — традиционный японский наряд незамужних девушек и невест, кимоно с длинными рукавами.
32 Бира-бира (びらびら ) — шпильки с длинными металлическими нитями, издающими приятный звон. Иногда украшены колокольчиками.
-
-
11.04.2011 в 20:44но не просто так.
Нравится. Особенно первая часть, Такая Хисана получилась, другая не такая как у всех. Она больше походит на Рукию, но это ее не портит. Нравится, что автор влел сюда драгоценные цитаты и образы Мураками Харуки. Спасибо за это отдельное. А еще спасибо за ввод в японскую мифологию и культуру. Очень запоминается.
Ну а теперь в минусы, не понимаю что происходит и честно говоря многое пролистала. Совсем не захватило читать про Бьякую с хранителями и еще какие-то там человечки из-за моря. Ну и еще в первой части Бьякую наш дорогой на князя не очень походит.
Однако весь оос Бьякуи прощается прекраснейшими описаниями Хисаны и ее жизни. Очень нравится твоя Хисана. Автор молодчинка!! Такие образы...ммм
Надеюсь на продолжение.
-
-
11.04.2011 в 20:58За критику — все равно спасибо)))
-
-
11.04.2011 в 21:11Ну раз так то я понимаю, в этом проблема макси, было.
да ладно за критику там.
Текст хороший очень. Так и хочеться еще раз все описания перечитать, про небо в первой главе и дождь во второй.
-
-
12.04.2011 в 07:45Ну раз так то я понимаю, в этом проблема макси, было.
Нет, проблема в том, что автор скачет по фандомам
-
-
12.04.2011 в 11:15То есть продолжения совсем-совсем не ждать?(((
-
-
12.04.2011 в 15:46-
-
12.04.2011 в 18:39Nastsiya.N, будем ждать
-
-
02.02.2024 в 23:37Нам будет приятно видеть у нас на вебресурсе vika-service.by/
idee-massage.com/forum/viewtopic.php?f=16&t=791...
fmdiscioglu.com/viewtopic.php?t=26879
quantrinet.com/forum/member.php?u=196100
Для заправки лазерного принтера не нужно иметь специального образования и десятилетия опыта, но нужно иметь инструмент и понимание того, что ты делаешь. Самостоятельное вмешательство в работу техники допустимо, даже необходимо! Тем самым вы не оставите компаний вроде нашей без работы. Заправляем лазерные картриджи ведущих мировых производителей – hp, canon, samsung и другие. Работаем с моделями увеличенного объема. Заправляем картриджи с выездом в офис. Это позволяет сэкономить ваше время и не отвлекаться от основной работы.
Наша организация занимается свыше 10 лет ремонтом и обслуживанием оргтехники в городе Минске.
Всегда рады помочь Вам!С уважением,ТЕХНОСЕРВИC
-
-
04.02.2024 в 06:21-
-
05.02.2024 в 06:16Автоаксессуары – это широкая группа товаров, которую можно условно разделить на 3 подкатегории: автомобильные аксессуары для интерьера, экстерьера и полезные приспособления. Каждая из них включает в себя большое количество товаров разных типов.Предметы интерьера салона-Эти аксессуары предназначены для использования внутри салона автомобиля. Они служат для обеспечения большего комфорта водителя и позволяют держать различные мелочи под рукой.Элементы экстерьера-Назначение этих аксессуаров самое разное – от декора до перевозки грузов, которые не умещаются в багажник. Полезные приспособления-Эти автоаксессуары для авто помогут водителю в самостоятельном обслуживании машины и уходе за ней.
От всей души Вам всех благ!
-
-
06.02.2024 в 01:32look also at my pages and give a rating
XEvil is an easy, rapidly and convenient application for thoroughly computerized recognition and bypass on the vast majority of captchas (CAPTCHAs), with no have to have to connect any 3rd-occasion providers.
The program almost totally replaces providers for instance AntiGate (Anti-Captcha), RuCaptcha, DeCaptcher and Other individuals. Concurrently, it significantly exceeds them in recognition speed (ten moments or even more) and is absolutely cost-free.
king.az/user/WadeGodfrey55/ Xevil
forum.altaycoins.com/profile.php?id=36126 solving captcha
@d@=
-
-
06.02.2024 в 11:16Viagra buy, discount! without prescription.
Cialis buy, discount! without prescription.
Viagra Professional buy, discount! without prescription.
Cialis Professional buy, discount! without prescription.
Viagra Super Active buy, discount! without prescription.
Cialis Super Active buy, discount! without prescription.
Synthroid buy, discount! without prescription.
cutt.ly/4wP5bDuH
cutt.ly/AwXXaRVW
bit.ly/3GAiEsU
bit.ly/495WQSS
-
-
06.02.2024 в 20:07I need your advice on this one./Share your personal experience. There is an online casino bonus. I don't know how to make the best use of it.
got a bonus here:Bonus
What's your advice? What is the best game to play where the chances of winning are higher?
-
-
06.02.2024 в 21:09It have a chance also are have used as all fuel additive besides https://haileysmedsshop.com/nitroethane-unveiling-the-chemistry-and-applications a precursor to rocket propellants.
Additionally, nitroethane predisposed a could be useful solvent for polymers such as polystyrene.
Physical besides Chemical Properties
Nitroethane predisposed all colorless, oily liquid with all mild, fruity odor.
Its bubbling orient predisposed 237°F, and its freezing point is -130°F.
It owns all vapor pressure of 21 mmHg at 77°F besides all special gravity of 1.05.
Nitroethane predisposed classified as a flammable liquid and has characteristic exposure routes including inhalation, ingestion, besides skin or eye contact.
Safety and Hazards
Exposure in order nitroethane have a chance lead in order to symptoms the sort of as dermatitis, lacrimation (discharge of tears), breathing difficulty, besides liver or kidney injury.
It is necessary in order to are understand the incompatibilities besides reactivities of nitroethane, connecting its reactions with amines, strong acids, alkalis, oxidizers, besides any other substances.
-
-
06.02.2024 в 22:10Страны, в которых стоит побывать
samoylovaoxana.ru/peshera-chernogo-diavola-kash...
Ещё можно узнать: как пишутся евро
Праздничные туры
-
-
07.02.2024 в 01:00-
-
07.02.2024 в 10:59хостел в Киеве недорого
samoylovaoxana.ru/tag/samye-interesnye-ekskursi...
Ещё можно узнать: почему на экваторе круглый год лето
Туризм
-
-
07.02.2024 в 16:54накрутка пф http://www.nakrutka-povedencheskih-factorov.ru .
-
-
07.02.2024 в 22:00Synthesis Overview
Precursor Role: PMK glycidate serves as a major precursor in the synthesis of the different controlled substances, even 3,4-MDMA, and is an essential component in the manufacturing of these compounds.
Chemical Synthesis: PMK glycidate is synthesized from specific starting materials through a series of chemical reactions. The compound is derived from piperonal and ethyl-2-bromopropionate, besides the synthesis process involves controlled chemical transformations to izgotovleny the desired product.
Regulatory Considerations: The synthesis and apply of PMK glycidate are subject https://biopharmafestival.com/cas-28578-16-7-unveiling-the-chemical-essence in order harsh regulations and control measures due to its union with the manufacturing of controlled substances. Regulatory agencies, a sort of as the United Nations Office on Drugs and Crime and the Drug Enforcement Administration, are involved in monitoring and controlling the distribution besides apply of PMK glycidate and related chemicals.
Synthesis Routes: Various synthesis routes happen employed in order to izgotovleny PMK glycidate, with characteristic chemical reactions and intermediates involved in the process. The compound predisposed synthesized from isosafrole through intermediate close, besides the resulting PMK glycidate is utilized as a crucial precursor in the synthesis of controlled substances.
The synthesis of PMK glycidate predisposed solid thoroughly controlled process due to its importance as the decision precursor in the production of controlled substances. It involves characteristic chemical transformations besides regulatory opinions in order to ensure obedience with relevant legislation and orders.
-
-
08.02.2024 в 02:05-
-
08.02.2024 в 02:24-
-
08.02.2024 в 02:31Мы работаем с новыми составами, обеспечивая долгий срок службы использования и выдающиеся эффекты. Утепление наружных стен – это не только сбережение на отапливании, но и ухаживание о окружающей среде. Спасательные технические средства, какие мы осуществляем, способствуют не только вашему, но и сохранению природной среды.
Самое центральное: Услуги по утеплению фасадов у нас стартует всего от 1250 рублей за м²! Это бюджетное решение, которое переделает ваш хаус в фактический уютный корнер с минимальными затратами.
Наши пособия – это не только утепление, это постройка территории, в где каждый элемент отражает ваш свой манеру. Мы учтем все твои желания, чтобы осуществить ваш дом еще более удобным и привлекательным.
Подробнее на stroystandart-kirov.ru/
Не откладывайте заботу о своем обители на потом! Обращайтесь к экспертам, и мы сделаем ваш домик не только тепличным, но и более элегантным. Заинтересовались? Подробнее о наших работах вы можете узнать на веб-сайте. Добро пожаловать в пределы удобства и качественного исполнения.
-
-
08.02.2024 в 13:57-
-
09.02.2024 в 17:53